Царство. 1955–1957

— Трудности, конечно, есть, но разве кого-нибудь в СССР лечить отказались? Разве роженицу в роддом, если у нее денег нет, не допускают? Допускают и стараются оказать помощь в лучшем виде, вот про что я толкую. Согласен, некоторых лекарств недостает, но мы нашу фармакологию утроенными темпами развиваем, сколько заводов по производству медицинских препаратов построили? Десятки заводов. И будем строить еще. Институты над изобретением новых лекарств день и ночь вкалывают, и все это делается, чтобы помогать каждому человеку, а не так, чтоб избранным. Разработана мощная государственная программа! Зачем мы коммунизм строим? Чтобы у советского человека все для счастья было: и квартира, и еда, и тепло, и вода с канализацией в доме, а не вонючая яма на дворе. Чтобы малыши в детсад ходили, в больницах чтоб лечили, в домах отдыха — отдыхали! Всем этим, во имя счастья трудового человека, партия занимается, и мы, будь уверен, Дмитрий Трофимович, доведем это дело до совершенства. Лекарства наши копеечные, в буквальном смысле ничего не стоят, а у капиталиста еще надо деньги найти, чтобы медикамент купить, вот о чем я говорю, в этом разница. Построение коммунистического общества, где все для человека предназначено, есть первейшая задача Советской власти, а не примитивный колокольный звон! Поэтому попы, священники разные, их культовые обряды, сходки с поклонениями божеству, одурманивание всех и каждого, советскому человеку чужды. У нас сам трудовой человек — божество! Попы только жить мешают, дурью голову забивают!

— Вы прямо все по полочкам разложили! — с обожанием выговорил Леонид Ильич.

— Партия объявила попам бой, а ты, Дмитрий Трофимович, про Рождество заладил!

Шепилов растерянно смотрел на Первого Секретаря.

— Запретить надо колокола, — продолжал Хрущев. — Петр I однажды церковный звон запретил, колокола поснимал и на пушки переплавил. Вот был царь! Царь-народник! Он церковь не жаловал.

— Вы — как он! — бесхитростно вставил Брежнев.

Хрущев внимательно посмотрел на подчиненного: «Не насмехается ли надо мной?»

Высказавшись, Леонид Ильич принялся за куриную ножку.

«Вроде не насмехается!» — решил Первый Секретарь.

— Запретим этот чертов звон, Леонид, обязательно запретим! И проклятый венгр-кардинал людей взбаламутил, — снова возвращаясь к венгерским событиям, продолжал Хрущев. — Выпустили из тюрьмы, думали порядочный, оценит, а он стал пропаганду насилия вести, проповеди читать, только уже не про Бога, не про любовь к ближнему заговорил, а довел до смертоубийства. Религия, мать ее! Под хороших маскируются, а сами — бесы! Правильно сказано: «Церковь — опиум для народа!»

Никита Сергеевич с сожалением посмотрел на пустую бутылку.

— Что, Леня, сходить за новой?

— Можно.

— Нет, не пойду, а то Нина Петровна заругает.

— Как знаете! — пожал плечами охотник.

— Что там твой друг Кадар?

— То парень наш. Венгрия теперь никуда не денется. Как говорится — порядок в танковых войсках! — отрапортовал Леонид Ильич.

11 января, пятница

Напротив Хрущева сидел заместитель председателя КГБ Миронов.

— Ну что, добил Круглова?

— Добил. Написал заявление, сегодня последний день у Маленкова дорабатывает.

— Я б его, гада, за Можай заткнул!

— Уходит, Никита Сергеевич, уходит!

— А Маленков что?

— Фыркал.

— Во фрукт!

— Я ему сказал, ЦК считает, что целесообразней Круглова с замминистра снять.

— Ты с Маленковым говорил?

— Я.

— А с Кругловым?

— Я и Рясной, Круглова мы на Лубянку вызывали. Строго говорили.

— Правильно. Надо его еще из квартиры турнуть!

— Турнем.

Миронов заерзал на стуле.

— Никита Сергеевич, вы меня от Серова защитите!

— Чего он?

— Наезжает. Говорит, чего к Хрущеву бегаешь?

— Ревнует, значит?

— Не то слово!

— А Рясного не ревнует?

— Тот же пьет. Серов его всерьез не воспринимает, но как работника ценит. Людей со старанием сейчас мало, а кадры, как вы знаете, решают все, — закончил Миронов.

— Не кадры, а я все решаю! — раздраженно сказал Хрущев.

— Конечно, вы, товарищ Первый Секретарь!

12 января, суббота

Николай Александрович Булганин любовно раскладывал перед собой почтовые марки, выстраивая их правильными рядами. Те марки, где рисунок размещался горизонтально, ставились в один ряд, те, что главной имели вертикаль, — заполняли другой. И хотя, по правилам, марки полагалось размещать по нарастанию номинала, Николай Александрович этим правилом пренебрегал:

— Когда альбом открываешь, главное, чтоб страница красиво смотрелась! — излагал он.

Собирание марок произошло случайно, кто-то рассказал, что президент США Рузвельт был заядлый филателист и что на встрече глав государств-союзников в Тегеране, когда тройка решала судьбу фашистской Германии, для позитивного настроя к СССР Рузвельту преподнесли редчайшую советскую марку. Президент США сиял от удовольствия. Этот факт полностью подтвердил дипломат Громыко.

— А что в этой марке особенного? — поинтересовался Булганин.