Царство. 1955–1957

— Чую неладное! — поежился Маленков.

— А ты дачу рядом строил, дружить хотел! — неприятно выговорила Валерия Алексеевна.

За окном разыгралась вьюга, закружила, заплясала. Георгий Максимилианович решил пройтись перед сном. Вышел на улицу, но через двадцать шагов повернул назад.

— Ну, метет, аж глаза зажмурил! — пожаловался он жене. — Раньше на лыжах ходил, а теперь сижу, нос на улицу высунуть боюсь.

— За Никитой ты прям летал! — недовольно отозвалась супруга. — Долетался! Соберись, Егор, с мыслями!

31 января, четверг

Нюра теперь раскатывала по Москве в автомобиле, к цековскому буфету, а значит, лично к ней прикрепили машину. Частенько буфетчица наведывалась в горком, вот и сегодня заехала повидать подругу. Московский горком партии гудел, как растревоженный улей, из уст в уста передавалась потрясающая новость: Валерий Кротов отравился!

— Слыхала? — подтолкнула буфетчицу подруга.

— Чего?

— Фурцевский хахаль отравился.

— Да ну?!

— Да. Выпил какую-то гадость.

— Говорили, он ее духи пьет! — припомнила Нюра.

— То духи, а теперь он яд принял! — выдала подавальщица.

— Вот тебе на! Чего он, умер?

— Врачи вовремя подоспели, спасли.

— А Екатерина Алексеевна что?

— Она его больше к себе не допускает. Он ей рога наставлял, — обстоятельно разъяснила Лида.

— Кобель проклятый! Жалко, что не издох! Вот люди, любовь не ценят! — причитала буфетчица. — Про Кротова шоферня столько гадостей говорила, а ведь кто он был? Никто. Катерина Алексеевна его подобрала, полюбила. Она такая видная, благородная, умница! Где в Москве такую вторую сыщешь? Люби, чего еще надо? Так нет, растоптал любовь, ходил и на девок пялился!

— Не пялился, а лез!

— Аспид! То одну, то другую ему подавай! — негодовала женщина.

— Мужикам верить нельзя! Ты, Нюр, им не верь, сплошное притворство!

— Я, Лид, им никогда не верила.

Этой же новостью Маленков поделился с Булганиным.

— Вроде Катька с Фирюбиным шашни крутит? — вскинул брови председатель Совета министров. — При чем тут какой-то бывший?

— Поговаривают, что она его специально отравила, чтоб новую любовь не испортил, — высказал предположение Георгий Максимилианович. Он недолюбливал Фурцеву, которая в рот Хрущеву смотрела.

— Да не-е-е! Ерунда! — отмахнулся Николай Александрович. — Катька на такие подлости не способна!

— Не знаю, не знаю! — пожал плечами Маленков.

— Поговаривают, студент частенько ее кулаками гонял, — высказался Николай Александрович.

— И правильно, баб бить надо! — выдал Маленков.

— Ты-то, Егор, не очень свою Лерку буцаешь! — заулыбался председатель правительства.

— Женщины, Николай Александрович, это непредсказуемые организмы!

— Непредсказуемые, но очень милые! — отозвался маршал.

Маленков ехал домой в хорошем настроении, потихоньку он начал Булганина приручать.

4 февраля, понедельник

— Где такое унижение видано?! Прийти в посольство, в полномочное представительство суверенного государства, и там тебя, как последнего шкодника, заставят отпечатки сдавать!

— Как преступника, Никита Сергеевич! Как будто в тюрьму сажают! — с негодованием кивал Аджубей. Он, как и уславливались, заехал к тестю на работу и первым делом рассказал, что в посольстве Соединенных Штатов всем открывающим визу для поездки в Америку, необходимо сдать отпечатки пальцев. — Ни стыда у них, ни совести!

— Похабный заход! А с граждан других стран отпечатки берут?

— Только с социалистических.

— До какой низости докатились! Не давать им отпечатков! — топнул ногой Хрущев. — Пусть в визе отказывают! Ни один советский человек больше в Америку не поедет! Не хотят по-человечьи жить, не надо!

Никита Сергеевич задохнулся от возмущения.

— Как с американцами о мире договариваться, когда они такое кощунство делают? Стыд и срам! Позвоню Громыке, скажу, чтобы немедленно писал ноту в посольство, чтобы требовал отменить поганое правило!

— Как будто советский человек второго сорта! — поддержал тестя Аджубей.

— Мы им устроим второго сорта! Картотеку по нам решили завести! Выкусят! — Первый Секретарь выставил под нос зятю фигу. — Ты не смей туда ходить, лучше вообще никуда не езжай, лучше дома сиди! Какая вопиющая дискредитация!

— Я в Америку не рвусь, — подобострастно заверил Алексей Иванович.

— И правильно! Еще издеваются! Где там Громыко?! — подняв трубку, злился Никита Сергеевич. — Теперь Андрей Андреевич у нас МИД возглавляет. Шепилова я на Секретаря ЦК вернул. У Громыко в МИДе лучше получится.

— Андрей Андреевич человек знающий, — поддакнул зять.

— Ну, где он?! — рявкнул в телефон Хрущев.

Министр иностранных дел был на переговорах с индусами. Из приемной сообщили, что сразу, как переговоры завершатся, он перезвонит.

— Ждем! — ответил Никита Сергеевич и, взглянув на благообразного зятя, оттаял: — Как там Лешенька?

— Растет! — расплылся в улыбке отец.

Младшего внучка дед боготворил.

— Меня, Никита Сергеевич, главным редактором «Комсомолки» выдвигают, — робко сказал Аджубей.

— Потянешь? — уставился на зятя Хрущев.

— Не подведу, — пообещал журналист.

— Главный редактор подобной газеты — это не просто командир, он уже политик!

— Я это хорошо понимаю.

— Старайся!