Царство. 1958–1960

Александр Леонидович Струев Царство. 1958-1960

1 января 1958 года, среда. Белград

Как хорошо в Белграде! Здесь всё другое — дома, запахи, прохожие, и совершенно нет снега — на градуснике плюс девятнадцать. Такой необычный Новый год!

«Он обязательно принесёт счастье, Новый год, я больше не хочу быть несчастной!» — думала Екатерина Алексеевна.

Фурцева выпросила у Никиты Сергеевича неделю отпуска и укатила к любимому. На праздники они отправились в Дубровник. Средиземноморье — чудо, даже сейчас, в январе, здесь царствует свет!

До конца месяца Фирюбин должен сдать дела новому послу, перед самым отлётом в Югославию Екатерине Алексеевне вручили копию Постановления правительства, которым Николай Павлович переводился в Москву, он был назначен заместителем министра иностранных дел. Даже казуист Суслов, не переваривающий Фирюбина и особенно Фурцеву, не смог ничего поделать: Фурцева чуть ли не на коленях стояла перед Никитой Сергеевичем, умоляя забрать любимого в столицу, к тому же у Никиты Сергеевича сложилось хорошее мнение о Николае Павловиче: во время венгерского восстания посол показал себя твёрдым и уравновешенным, нигде не дал осечки, и с Тито несомненно ладил, и не только ладил, но и вопросы решал, а не каждый мог похвастаться близостью к югославскому правителю. О такой жирной должности для Николая Екатерина Алексеевна не помышляла, думала, возьмут в ЦК, в Международный отдел, а тут раз — заместитель министра иностранных дел! От высокого назначения им обоим было радостно. При виде бирюзовой дали, укрытой ленивыми волнами, становилось грустно: вот и пришло время прощаться с Югославией, с Белградом, со Средиземноморьем.

— Летом повсюду чайки, — глядя на море и прижимая к себе возлюбленную, объяснял Николай Павлович. — Однажды в гостиницу заселился, а чайки такой гвалт подняли, не мог спать! А море, смотри, до чего славное, будто лето!

Женщина счастливо жмурилась на солнце. Он привлёк Катеньку к себе.

— Представь, что я тебя похитил, что я пират! — расстегивая на ней кофточку, шептал мужчина. — Закрой глаза, и слушай, я буду приказывать!

— Приказывай!

— Ты понимаешь, что попала в плен? — наседал он.

— Да! — не открывая глаз, шептала Катя.

— К кровожадному пирату, к ненасытному!

— Да, да! — женское сердце колотилось чаще, шёлковая кофточка уже лежала на полу.

Он яростно стянул юбку, снял с милой абсолютно всё, сам торопливо скидывая одежду, перенёс пленницу на кровать. Его дерзкие руки продолжали настырно её обыскивать, захватывая самые укромные уголки.

— Не открывай глаза! — приказывал пират. — Боишься меня?!

— Не боюсь, люблю! — прижимая к себе пылкого флибустьера, призналась пленница.

— Сейчас свяжу тебя и замучаю!

— Мучай!

2 января 1958 года, четверг. Завидово

Новый год, который с нетерпением ждали, к которому загодя готовились, пролетел словно мгновенье, впереди маячили рабочие будни — дела, дела, дела!

Никита Сергеевич успел-таки поохотиться, первого с Брежневым и Малиновским укатил в Завидово. На зорьке взяли лося и громадного секача. К обеду подъехали Фрол Козлов и Аверкий Аристов. Козлов Хрущёву нравился, и Аристов в антихрущевский путч не зашатался, вот и были они «допущены к телу». В обед устроили настоящий пир и как следует врезали: сначала пили перцовку, а после — хреновуху. Хреновуха оказалась забористой, ей-то и отдали предпочтение, не то чтобы напились, а на душе стало легко и беззаботно.

Упёршись локтями в стол, Первый умиротворенно смотрел на друзей-товарищей и радовался: теперь-то ему некого бояться, теперь-то его окружают совершенно надёжные, свои ребята.

— Ну, шо, люди-друзи, споём? — на украинский лад проговорил он и затянул, — э-э-х, д-о-р-о-г-и-и! Пыль да т-у-у-м-а-н! Хо-ло-да тре-во-ги, да степной бу-урь-я-я-н!

Лучше всех, конечно, пели Брежнев с Малиновским, а вот Козлов постоянно перевирал мотив, то раньше вступал, то позже, совершенно не имел слуха, и голос у него был скрипучий, можно сказать противный.

— Куда спешишь, Фрол?! Не спеши, нас слушай! — ругался Никита Сергеевич.

Козлов перепугался и стал петь бесшумно — разевая рот без голоса, и лишь когда все ревели в полную силу, отваживался подавать звук, вроде бы подпевая. А Аверкий Борисович, хотя и держал мотив, постоянно путал слова.

— Вот уж певцы! — недовольно пыхтел Первый. — Ты, Аверкий, слова подучи, а ты, — он уничтожающе посмотрел на Козлова. — С тобой просто не знаю, что делать! Ладно, тов. Брежнев, говори тост!

Громыхая стулом, Брежнев поднялся.

— Сейчас на дворе зима, валит снег, метёт вьюга, трещит мороз. Я хочу, чтобы зима была только снаружи, а внутри нас всегда светило солнце!

Тост Хрущёву понравился. Выпивали охотники нешуточно, правда, и закусывали на совесть — и сегодня объелись, что называется, до одури, не объелись, а обожрались.

— Съешь кусочек! — показывая на тарелку с лосятиной, упрашивал Малиновского Никита Сергеевич.

— Не могу, еле дышу! — несчастно отозвался военный.

— А рюмку?