Царство Агамемнона

Отец: “Да проще простого. Когда-то Сметонин думал судиться с Богом, но перегорел, больше на сей счет не заикался. Теперь же он решил отмолить сатану. Не в одиночку, конечно, а со своими чадами и домочадцами. Стал им объяснять, что надо убедить Господа смилостивиться, простить падшего и всё его несметное воинство, возвратить им ангельский чин и снова взять к себе на небо. Другого выхода нет. Отмолят – зло кончится. Как птичка была – и упорхнула. Нет его, будто никогда и не было, даже детям теперь, что такое грех, не объяснишь”.

Зуев: “А разве это возможно?”

Отец: “Почему? Конечно, возможно. Когда-то сатана восстал против Господа, и Господь низверг его в адскую бездну. Простить супостата тоже в Его власти”.

Зуев: “Ну и что, получилось?”

Отец: “Как у нас с коммунизмом”.

Зуев: “Так и думал. Всё же, что он сделал? Или опять только ля-ля?”

Отец: “Нет, не только. Сметонин даже практику забросил, ничем другим не занимался. Подошел очень основательно. У него был близкий приятель, Алексей Мефодиевич Гостомыслов, профессор античной истории и классических языков. Редкий эрудит. Не только греческий, римский – и восточные пантеоны знал как свои пять пальцев.

Сметонин прочитал у отцов церкви, что тогдашние боги в наше время обыкновенные бесы. У Гостомыслова был ученик Хрисанов, занимался ранним христианством. Разными апокрифами. Сметонин и его нанял. Этот Хрисанов проштудировал жития египетских пустынников, выписал оттуда имена всех бесов, что им мешали. В общем, составился мартиролог чуть не в полторы тысячи падших душ. Чтобы, значит, за спасение этих бесов молиться не списком, а, так сказать, поименно, для каждого из домочадцев Сметонин сочинил собственную молитву.

Некоторые из них, – сказал отец, – я видел. У Сметонина и тут оказался хороший слог. Читаешь, глаза на мокром месте. Думаешь, а что если и Господа проймет: ведь и вправду, смилостивься, прости – и по ночам от голода, от холода никто больше не плачет, не вяжет на крюк веревку руки на себя наложить.

Сметонин предполагал, что они разделят между собой московские церкви, чтобы молящиеся за спасение сатаны шли к Господу как бы отовсюду. А дальше целый месяц, день за днем, будут ходить из храма в храм. В этом отстоят заутреню, в этом обедню, в следующем вечерню. И везде сначала будут просить Господа простить сатану и его воинство целокупно, в конце же молитвы про тех бесов, что им неизвестны, как у царя Ивана IV, добавлять: «Имена их, Господи, ты и сам ведаешь». А посередке за спасение и воскресение из мертвых – ведь зло и есть смерть, а добро, – сказал отец, – спасение и воскресение – тех бесов, которых разыскали Гостомыслов и Хрисанов. Кроме того, Сметонин раздал деньги и на молебны. Чтобы не привлекать лишнего внимания, придумали просить священника помолиться за спасание утопающих, давали на бумажке имена, и во время литургии батюшка по всем правилам их оглашал.

У домашних Сметонина отношение к затее было самое серьезное, и надежд тоже было много. Перед первым молебном целый месяц постились, ходили к исповеди, причащались, чтобы, значит, и у тебя самого не было сомнений, что чист и от этой своей чистоты молишься за сатану, а не потому, что ему продался и предался.

Последнюю неделю постились совсем строго, сидели на хлебе и воде и причащались тоже каждый день. А накануне даже и воды не пили, кроме, конечно, тех, кому надо было принимать лекарства. Исключение сделали для одного Гостомыслова, который так им помог. Сметонин понимал: получается, что согласившись звать Зевсов, Асклепиев и Афродит бесами, он как бы предает своих, тех, кто его всю жизнь поил, кормил, и, любя старика, разрешил ему молиться совсем коротко и только о сатане, про его злосчастное воинство даже не упоминать”.

Зуев: “По всему видно – и тут не выгорело. Ладно, вернемся к вашим епископам. Как-то привычнее. Вы вот что скажите, Жестовский, – про тактику я понял, теперь меня другое интересует: а что, для Левитана работы вообще не было, мелкие боестолкновения и ничего больше? Спорили, разобрали несколько случаев из жизни, в чем-то сошлись, в остальном нет, а дальше, раз мы не стали мешать, тихо-мирно разъехались по своим лесным епархиям. То есть что, Жестовский, со стратегией? Или ею и не пахло на этом вашем Кочующем Соборе? Знали, что не сойтись, оттого даже не касались?”

Отец: “Почему? Стратегия тоже была, без стратегии и нам никуда. Говорили о ней немало, хоть в целом, гражданин следователь, вы правы: еще до собора было понятно, что есть три группировки и им не договориться. Кто-то, может, и поменяет лагерь – потому что нечетко, размыто, здесь ты с одними, а здесь с другими – и всё же на чью сторону клонишься, сказать можно было и раньше”.

Зуев: “Да, партийная дисциплина – великая вещь, без нее каши не сваришь”.

Отец: “Или наоборот, гражданин следователь, без нее сплошная каша”.

Зуев: “Тут, Жестовский, не спорю; и все-таки: что это были за группировки, следствие данный вопрос очень интересует”.