Царство Агамемнона

Отец: “Первая твердо держалась того, что мы живем при конце истории. Советская власть есть царство сатаны. Она наше последнее испытание, потом придет Христос и всех рассудит. Кто взял сторону нечистого, тех в ад, а кто выстоял и при большевиках не предал Спасителя, им, ясное дело, райские чертоги”.

Зуев: “И сколько этих?”

Отец: “Кого, тех, кто не отступился, или епископов?”

Зуев: “Епископов”.

Отец: “Примерно половина, может, даже с довеском. Другая группировка тоже большая, на том соборе – треть епископов наверняка. Они в свою очередь тоже считали, что мы живем во времена антихриста, что власть большевиков есть сатанинская власть. Но уверенно говорить, что наши времена последние, нельзя. Они верили, что рано или поздно Христос вернется в наш мир, а всё потому, что царство антихриста переродится. Сатана сам себе роет яму, тут сомнений нет, но мы обязаны много и искусно работать, чтобы ему в этом деле помочь. Чем скорее он туда свалится, тем легче окажется бремя наших страданий”.

Зуев: “Так, Жестовский, понятно. К последней группе еще вернемся. У меня по ее поводу есть вопросы. Например, что они имели в виду, когда говорили, что надо помочь сатане, что для этого необходимо много и искусно работать? Было подумал, что они готовы и других призывают с нами сотрудничать. Мы бы только приветствовали. Потом, когда услышал о яме, что-то засомневался. В любом случае будут вопросы, а пока, чтобы я имел общую картину, перейдем к третьей”.

Отец: “На соборе она была небольшой и как бы не между двумя первыми, а на отшибе. Те, кто ее представлял, тоже считали, что мы живем в царстве сатаны. Соглашались, что, вполне возможно, сатана впрямь сам себе роет яму, в которую однажды и свалится, то есть не исключено, что антихристово царство когда-нибудь переродится, Христос к нам вернется – но сотрудничать с сатаной нельзя никогда и ни под каким предлогом. Даже ему на погибель. Вообще всё, что происходит с миром, вещь не нашего разумения. Как идет, так пускай и идет, соваться в это не след”.

Зуев: “Ну что, логичная позиция. – И дальше: – Теперь, Жестовский отойдем от теории, у меня вот какой вопрос. Мы начали с митрополита Алимпия, говорили о вас, о Сметонине, было весьма интересно, два года ходил за вами по пятам, но снова вижу: одной наружкой многого не узнаешь. И всё же время от времени наружка нужна и нужен какой-нибудь приметный знак, чтобы, так сказать, сориентироваться на местности. В связи с этим хотелось бы вот что услышать: Алимпий, наконец, лично вы причисляли себя к какой из группировок?”

Отец: “Мы сочувствовали второй”.

Зуев: “То есть рыли нам яму. А ведь, Жестовский, про яму есть поговорка. Не напомните ли?”

Отец: “Не рой другому яму, сам в нее попадешь”.

Зуев: “И как же вы собирались помочь нам переродиться?”

“Тут, – рассказывал дочери Жестовский, – мы и свернули на «Царство Агамемнона»”.

Зуев (без перехода): “Вы что-то говорили про роман, настойчиво мне его сватали. Я так понял, что эти вопросы там рассмотрены – всё полнее полного. Можно брать как есть, только меняем шапку – пишем не «роман», а «показания подследственного Жестовского», и вам на подпись. То есть, – продолжал Зуев, – я могу быть твердо уверен, что в «Агамемноне» то, что меня интересует, изложено как было – один в один.

На всякий случай еще раз уточню: я могу брать из вашего романа всё. Например, кто – что в теории, что на практике шел впереди, вел остальных, а кто – наоборот, при любом раскладе ошивался в хвосте. Могу взять оттуда ваши настоящие планы и всю организационную сторону дела. Последнее, как вы, Жестовский, понимаете, органы очень занимает. На такие вещи мы обращаем особое внимание”.

Отец: “В какой-то степени да, брать можно смело. То есть за всё, что там есть, я отвечаю. А о том, чего нет, что в роман по ряду причин не попало, я сейчас и самым подробным образом готов рассказать следствию. Если позволите, объясню, почему в роман попало не всё”.

Зуев: “Конечно, позволю”.

Отец: “Ваш учитель литературы был прав, когда говорил, что у романа свои законы, у жизни свои. Это к тому, что кто из нас на самом деле был лидером, а кто ведомым, в романе не всегда точно так, как было в жизни”.

Зуев: “Поясните следствию, что вы имеете в виду”.

Отец: “Для романа важна композиция. Не дай бог разброд, шатания. Когда голоса звучат вразнобой, выходит не роман – какофония. Второе, что обязательно до́лжно пояснить следствию: роман писался от первого лица. Прием нередкий. Когда так, больше интимности, мягкости. Это хорошо, без этого нельзя. Людям не хватает тепла. Холодно – и всё сохнет, вянет на корню. Но здесь я и трети не написал, вижу – от арии в шестьсот страниц любой затоскует. Решил всё менять.