Царство небесное силою берется

Внешний вид мальчика говорил о том, что анекдотов он никаких не знает. И о том, что навряд ли он вообще знает, что такое анекдот.

— Знаешь, какое самое величайшее изобретение человека? — спросил он наконец.

— Не-а, — сказал шофер, — какое?

Мальчик не ответил. Он снова смотрел вперед, в темноту, и казалось, уже забыл, что вообще задал вопрос.

— Какое самое величайшее изобретение человека? — раздраженно спросил водитель грузовика.

Мальчик повернулся и посмотрел на него, явно не понимая, в чем дело. У него в горле что-то щелкнуло, а потом он сказал:

— Что?

Шофер сердито уставился на него:

— Что с тобой такое?

— Ничего, — сказал мальчик. — Я хочу есть, только я не голодный.

— Ты не из дурдома ли, часом, сбежал? — пробормотал шофер. — Такое впечатление, что в этих краях все прямиком оттуда. Пока до Детройта не доеду, наверняка не попадется ни одного нормального.

Несколько миль они ехали молча. Грузовик все сбавлял и сбавлял скорость. Веки шофера падали, как будто были налиты свинцом. Он тряс головой, чтобы открыть глаза, но они почти сразу закрывались опять. Грузовик стал вилять. Шофер опять ожесточенно потряс головой, съехал с дороги на широкую обочину, откинулся назад и захрапел, даже не взглянув на Таруотера.

Мальчик тихо сидел на соседнем сиденье. В его широко открытых глазах сна не было совсем. Казалось, он никогда не сможет их .закрыть и перед его открытым взором всегда будет стоять один и тот же вид. Вскоре глаза его закрылись, но тело не расслабилось. Он сидел прямо, с выражением полной собранности на лице, как будто под закрытыми веками не спал внутренний взгляд и все пытался отыскать истину в рваной путанице сна.

Они сидели в лодке и смотрели друг на друга, подвешенные в мягкой и бездонной тьме, разве что чуть тяжелее черного воздуха вокруг, но видеть темнота ничуть не мешала. Он видел так же хорошо, как днем. Он глядел в темноту, прекрасно различая глаза сидевшего напротив малыша, светлые и тихие. Они утратили привычную рассредоточенность взгляда и приучились неотрывно следить за ним, блеклые, как у рыбы, и очень внимательные. Рядом с ним, как корабельный лоцман рядом с капитаном, стоял его верный друг, тощий и похожий на тень, на чьи советы мальчик полагался как в городе, так и в деревне.

Поторопись, сказал он. Время — оно как деньги, а деньги — как кровь, и время превращает кровь в прах. Мальчик взглянул в глаза склонившегося над ним друга и с удивлением заметил, что они фиолетовые, очень глубокие и внимательные, и смотрят на него странным, сочувствующим и голодным взглядом. Мальчик отвернулся. Ему стало неуютно.

Поступков более внятных, чем этот, просто не бывает, сказал друг. Когда имеешь дело с покойниками, приходится действовать. Голых слов недостаточно, чтобы сказать «нет».

Пресвитер снял шляпу и выкинул ее за борт, и она поплыла, черная по черной глади озера. Мальчик повернулся, следя глазами за шляпой, и вдруг увидел, что сзади, уже менее чем в двадцати ярдах, на него надвигается берег, безмолвный, как лоб неведомого левиафана, чуть возвышающийся над водой. Он почувствовал, что у него нет тела, нет ничего, кроме головы, а голова полна воздухом, и он готов к тому, чтобы раз и навсегда разобраться со всеми покойниками сразу.

Будь мужчиной, посоветовал друг, будь мужчиной. Всего только и нужно, что утопить одного недоумка.

Мальчик перегнулся через борт к темным зарослям кустарника и привязал лодку. Потом снял ботинки, переложил содержимое карманов в шляпу и положил ее на ботинок, и все это время серые глаза спокойно следили за ним, словно в ожидании схватки, которой уже не миновать. Фиолетовые глаза тоже следили за ним, но в них таилось плохо скрытое нетерпение.

Не время раздумывать, сказал наставник. Сделал дело — и свободен.

Вода вылизывала берег широким черным языком. Он вылез из лодки и, стоя в воде, почувствовал, как пальцы ног погружаются в грязь, а колени окутывает влага. С неба смотрели миллионы немигающих, спокойных глаз, словно огромная небесная птица разложила огромный черный хвост. Пока он, потерявшись на минуту, стоял и смотрел в небо, ребенок в лодке встал, обхватил его за шею и вскарабкался на спину. Он повис, как огромный краб на тонкой ветке, и мальчик, вздрогнув, почувствовал, что его тянет назад, что он погружается в воду, как будто прибрежная тина не хочет его отпускать.

Он сидел в кабине грузовика, прямой и напряженный, а потом его мышцы начали подергиваться сами собой, он начал молотить руками в воздухе, он открыл рот, пытаясь дать дорогу крику, который все никак не шел наружу. Его бледное лицо кривилось и гримасничало, само собой. Он был как Иона, который в ужасе цепляется за язык кита.