Царство небесное силою берется

Тишину в грузовике нарушал только размеренный храп шофера, чья голова падала то на одну сторону, то на другую. Мальчик один или два раза едва не задел его своими конвульсивно дергающимися руками, пока пытался освободиться от поглотившей его чудовищной темноты. Время от времени мимо проезжала машина, на секунду освещая его искаженное лицо. Он отчаянно хватал ртом воздух, словно его, как рыбу, выбросило на берег мертвых, а легких, чтобы дышать, у него не было. Наконец ночь пошла на убыль. На востоке в небе над деревьями появилось красное плато, а по другую сторону дороги в серо-коричневом свете стали вырисовываться поля. Внезапно раздавленный, побежденный мальчик высоким резким голосом выкрикнул слова крестильной молитвы, вздрогнул и открыл глаза. И услышал, как рядом, исчезая вместе с темнотой, хрипло выругался его друг.

Дрожа, он сидел в углу кабины, тесно прижав локти к бокам. Он чувствовал невероятную усталость и головокружение. Плато увеличивалось в размерах, и солнце, величественно поднимаясь сквозь него, разрушило его взмахами длинных красных крыльев. Теперь, когда он открыл глаза, его лицо казалось не таким напряженным. Осторожно, усилием воли он закрыл свой внутренний глаз, который видел все, что происходило во сне. В руке он сжимал шоферский сандвич. Крепко впившиеся пальцы продавили его почти насквозь. Он расслабил руку и посмотрел на него так, будто не имел ни малейшего представления, что это такое. Потом сунул его в карман. Через секунду он схватил шофера за плечо и тряхнул его. Тот проснулся и рывком вцепился в руль, как будто грузовик ехал на огромной скорости. Потом до него дошло, что машина стоит на месте. Он повернулся и сердито посмотрел на мальчика.

— Какого черта ты здесь делаешь? Куда ты, к чертовой матери, едешь? — зло спросил он.

Лицо у мальчика было бледным, но глядел он весьма решительно.

— Я домой еду, — сказал он. — Я теперь там хозяин.

— Вот и вали, — сказал шофер. — Я днем придурков не подвожу.

Мальчик с достоинством открыл дверь и вылез из кабины.

Он стоял на обочине дороги, хмуро и равнодушно, и смотрел, как чудовищная громадина с грохотом исчезает вдали. Неширокое серое шоссе лежало перед ним, и он решительно пошел вперед. Воли и сил ему было не занимать. Лицо его смотрело строго в сторону вырубки. К заходу солнца он туда дойдет. К заходу солнца он доберется до места, где ему предстоит начать жизнь, для которой он предназначен. Доберется до места, где до конца своих дней будет пожинать плоды того, что сделал правильный выбор.

ГЛАВА 11

Прошло уже около часа. Мальчик достал из кармана помятый, завернутый в бумагу шоферский сандвич. Он развернул его, бросил бумагу за спину, и та полетела за ним, шелестя над землей. Шофер надкусил сандвич только с одного конца. Мальчик засунул ненадкушенный край в рот,

но через секунду вынул, оставив на нем едва заметные следы зубов, и положил в карман. Желудок жил собственной жизнью и не желал ничего принимать; вид у мальчика был отчаянно голодный и разочарованный.

Занималось утро, чистое, безоблачное и ясное. Он шел по обочине и не оборачивался, когда у него за спиной появлялись машины и проносились мимо, но когда они исчезали в конце сходящей на нет полоски шоссе, ему казалось, что расстояние между ним и целью его пути увеличивалось. У него было ощущение, что земля у него под ногами какая-то странная, как будто он шел по спине огромного зверя, который мог в любую секунду напрячься и сбросить его в кювет. И этот зверь сидел в загоне, окруженный светлым забором неба. Из-за ярких солнечных лучей мальчик прищурился, но на обратной стороне его век, спрятанные от обычного зрения, но вполне внятные внутреннему, постоянно открытому глазу, были начертаны четкие серые линии, границы той страны, куда он чуть было не забрел прошлой ночью. Границы он не пересек и тем спас себя.

Чтобы заставить себя идти быстрее, он через каждые несколько ярдов повторял, что он скоро будет дома, что отсюда до вырубки ходу — всего лишь на остаток дня. Горло и глаза у него саднили от сухости, а кости казались такими хрупкими, словно принадлежали человеку гораздо старше, чем он, и наделенному куда большим жизненным опытом; и когда он задумался об этом — о своем жизненном опыте, — то сразу понял, что с того момента, когда умер дед, он и впрямь успел прожить целую жизнь. Теперь он был уже совсем не тот. Он вернулся, закаленный в огне сделанного выбора, и в этом же огне сгорели все дедовы причуды. Все дедово безумие сгинуло навсегда и теперь уже не сможет снова воскреснуть в нем. Он спас себя от той судьбы, которую предвидел, стоя в гостиной учителева дома и глядя в глаза слабоумному мальчонке; предвидел, как будет тащиться вслед за кровоточащей вонючей безумной тенью Иисуса, не имея ни малейшего представления о том, что ему нужно.