Царство

Потянулись к столице беженцы, поодиночке, группами и даже целыми селениями – в основном бабы да дети. Старикам бежать куда менее сподручно… Но всего пара сотен воинов, оставшихся подле Нарчатки в Серии, не способна удержать деревянную крепость, к тому же слишком маленькую, чтобы вместить в себя всех надеющихся на спасение людей. И, наслушавшись ужасных рассказов о страшных зверствах монголов, не щадящих даже младенцев и беременных женщин, о жутких муках, кои принимают жертвы поганых, а также наглядевшись на отчаяние своих подданных, молящих о спасении и слепо в него верующих, царевна поступила не как слабая женщина, а как истинная дочь вождя. Она подняла отцовское боевое знамя и призвала всех боеспособных мужчин встать в ряды ее воинов, она раздала смельчакам все оружие, что смогла найти, и велела беженцам уходить от столицы, уходить на северо-восток. Но и так шансов спастись в далеких от Серии лесах у беженцев немного, особенно если монголы просто пройдут мимо стольного града, устремившись вслед за растянувшимися в степи обозами.

И потому Нарчатка отказалась от обороны крепости, где у нее были хоть какие-то шансы пережить вторжение врага. Нет, она вывела в поле крошечное войско уцелевшей мокши, надеясь, что две тысячи ратников, половина из которых плохо обучены и вооружены, дадут орде бой и сумеют забрать с собой сколько-то нукеров и сколько-то поганых ранят, тем самым замедлив татар. Ведь последним придется хоронить своих павших и лечить раненых, к тому же рядом – совершенно беззащитная и уже обезлюдевшая столица со всем добром. Царевна намеревалась сжечь Серию после того, как ее войско покинет крепость, но отказалась от этой мысли лишь потому, что время, потраченное монголами на обязательный грабеж, позволит сохранить жизни хотя бы части беженцев.

Ближники ее отца, оставшиеся подле Нарчатки, заклинали ее искать спасения вместе с прочими женщинами. Но дочь Пуреша отчетливо поняла: каждый воин ее крошечной рати осознает то, что он обречен. И что это знание подрывает волю мужей, отнимает их смелость, а в сече быстро лишит всяких сил. Такое войско дрогнет при первом же натиске поганых и побежит, не нанеся врагу никого урона, бесславно погибнув. Но! Если она, молодая, еще незамужняя девица и одновременно с тем наследница инязора останется среди мужей, никто из них не позволит страху овладеть своим сердцем. Нет! Видя, что царевна непоколебима в своей решимости защитить свой народ, мужи и сами не забудут, ради чего они вышли в поле и за кого принимают смерть. Они будут сражаться вдвое более стойко и яростно. И именно поэтому сейчас она находится подле воев, встречая татар, а не удаляется на северо-восток с другими женщинами своего народа.

Маленькая царевна, сделавшая не по-женски мужественный выбор…

Редкая цепочка лучников мокши выступила вперед, прикрывая немногочисленных копейщиков и основную массу топорщиков в центре малой рати, а два небольших отряда конных воев встали на ее крыльях. Опытные дружинники инязора и личные телохранители самой Нарчатки замерли позади пешцев – они ударят там, где будет сложнее всего, когда настанет скорбный час последней схватки.

Батый с ненавистью и презрением смотрел на жалкую горстку мокши, посмевшей встретить его орду в поле. Пожар ярости, вспыхнувший в его сердце при первом известии о мятеже булгар, лишь все сильнее разгорался с каждым днем из-за собственного бессилия и неспособности одним махом покарать тех, кто нанес удар ему в спину. Но Старый лис Субэдэй, чудом вырвавшийся со своими урянхаями из лесов эрзи и едва успевший уйти от удара орусутов из Улайтимура, потеряв при этом несколько сотен нукеров, прикрывших его отход, был, как всегда, прав… Мертвые не смогут отомстить, а живые, накопив ярость и усилившись, еще как смогут! Поэтому Батый, никогда не позволявший взять верх чувствам над разумом, когда речь шла о действительно важных решениях, увел монголов из Булгара, увел, не рискуя дать решающей битвы объединившимся каганам орусутов и бекам булгар. Нет, он увел орду, спасая жизни уцелевших нукеров, и обрушил свой гнев на предателей мокшан, приказав монголам убивать всех, от мала до велика. Так он надеялся усмирить пожар ненависти в своей груди, но тот все не стихал, требуя лишь больше крови и слез монгольских жертв. А сейчас, наблюдая, как изготовились к битве предатели, кои, по разумению ларкашкаки, должны были лишь трусливо ютиться в крепости, страшась высунуть нос за ее стены, он разъярился еще страшнее. Как ни странно, именно смелость врага стала причиной его негодования, ведь предатель просто не может быть храбрым! А эти все же решились дать бой…

И вот сейчас, справившись, наконец, с собственным горлом, до того сдавленным тисками праведной ненависти, вождь Западного похода гневно закричал, даже практически завизжал, плюясь и выдавливая из себя членораздельные слова: