Царствование императора Николая II

Только раз, когда он упомянул о записке правых в пользу сепаратного мира, которая будто бы сильно смутила союзников, - справа речь перебили возгласами: «Клеветник! Назовите имена!» П. Н. Милюков ответил, что в иностранной печати он прочел об этом с ссылкой на «московские газеты»…

Речь Милюкова слушали с огромным интересом и волнением; слушателям казалось, что перед ними приоткрывается завеса над тайнами закулисной правительственной политики.

«Мы будем бороться с вами, пока вы не уйдете, - говорил лидер к.-д. - Говорят, один член Совета министров, услыхав, что на этот раз Г. дума собирается говорить об измене, взволнованно воскликнул: «Я, может быть, дурак, но я не изменник».250

Да разве не все равно, господа, ради практического результата - имеем ли мы дело с глупостью или с изменой. Когда все с большей настойчивостью Дума напоминает, что надо организовать тыл для успешной борьбы, а власть продолжает твердить, что организовать страну значит организовать революцию, и сознательно предпочитает хаос и дезорганизацию,251 что это, глупость или измена?»

Постоянно прерываемый бурными аплодисментами, Милюков закончил: «Именно во время войны и во имя войны, во имя того самого, что нас заставило соединиться, мы с ними теперь боремся. Мы имеем много, очень много отдельных причин быть недовольными правительством… Но все частные причины сводятся к этой одной общей: к неспособности данного состава правительства. (Аплодисменты). Это наше главное зло, победа над которым будет равносильна выигрышу всей кампании…»

На овации, устроенной П. Н. Милюкову большинством депутатов, заседание закрылось. Своей речью П. Н. Милюков достиг поставленных целей: оживил блок, укрепил свое положение лидера, нанес тяжелый удар правительству Штюрмера. Можно, однако, думать, что действительный эффект этой речи далеко превзошел истинные намерения оратора.

Неопределенность обвинений при всей резкости тона была чрезвычайно характерна. В сущности, «блок» ни в чем серьезном не мог обвинить правительство, кроме нежелания уступить место его кандидатам. В области внешней политики всего громче раздавались обвинения в том, что русское правительство не опубликовало свой проект польской автономии раньше, чем Германия (в конце октября) опубликовала свой. Практического значения это не имело, т. к. поляки более, чем обещаниями, интересовались реальным соотношением сил на театре военных действий. Русскую дипломатию также обвиняли в том, что она поддерживает греческого короля Константина: государь, действительно, считал, что несправедливо и нецелесообразно принуждать Грецию к вмешательству в войну. Но русский посланник поддерживал в то же время все шаги союзников, направленные к обеспечению интересов салоникской армии.

Во внутренней политике протестовали против того, что больной старик Сухомлинов из крепости был переведен под домашний арест. Говорили о «продовольственной разрухе», но по существу большинство Г.думы (правая часть блока и правые) одобряло политику министерства земледелия. Жаловались на цензуру, забывая, что в союзных странах, особенно во Франции, цензура была много строже.252 Но дело было не в частностях. Никто о них не думал. В страну с думской трибуны было брошено по адресу власти слово «измена». Было дано подтверждение, по внешности веское, зловещим слухам, роившимся в народе. Этого слова как будто только и ждали. Правительство распорядилось задержать речи Милюкова, Чхеидзе, Керенского, и газеты вышли с пустыми местами на месте думского отчета; тотчас же заработали в «общественных организациях», в частных домах и даже в правительственных учреждениях тысячи пишущих машинок и ротаторов; запрещенные речи в огромном количестве экземпляров стали распространяться по стране. Порою эти речи даже «дополнялись» и «усиливались». Упрощавшая молва в народе и в армии гласила: член Думы Милюков доказал, что царица и Штюрмер предают Россию императору Вильгельму…

П.Н.Милюков этого отнюдь не утверждал. Его речь была построена искусно: он только спрашивал, намекал, недоумевал; это не было обвинение, это не была клевета; это был скорее всего ряд инсинуаций. «Историческая речь, но она вся построена на лжи», - отзывался о ней В. Л. Бурцев. Сам автор, давая впоследствии объяснения,253 признал, что у него никаких реальных данных не было: он сказал не меньше, а много больше, чем знал на самом деле.

Правительство поспешило разослать союзным державам циркулярную телеграмму, опровергающую слухи о сепаратном мире. Оно продолжало запрещать в газетах помещение резких думских речей; но когда 3 ноября выступали В. В. Шульгин и В. А. Маклаков, их речи были распространены теми же кустарными способами. Листки «нелегальных» думских речей проникли широко и в армию через органы «Земгора».