Царствование императора Николая II

Избранные против правительства, депутаты считали себя выразителями воли народа, которым по праву должна была бы принадлежать власть. Они исходили не из существующих законов, а из собственных программ, из своего «расширительного толкования» манифеста 17 октября. Они шли на борьбу. Террористические акты представлялись большинству из них выражением законного народного возмущения, а ответные правительственные репрессии – недопустимым насилием.

* * *

27 апреля было солнечным весенним днем. Государь, всю зиму не покидавший Царского Села, где он под бдительной охраной Д. Ф. Трепова находился в относительной безопасности, прибыл с утра в Петербург на императорской яхте; он посетил Петропавловскую крепость и долго молился у гробницы своего отца.

В Георгиевском зале Зимнего дворца был воздвигнут трон с красным и золотым балдахином; на нем покоилась императорская горностаевая порфира. Вдоль белых с позолотою стен были отведены места для членов законодательных палат – справа для Госсовета, – разделенные широким проходом. На эстраде Госсовета разместились также высшие сановники в шитых золотом и усеянных орденами придворных и военных мундирах. Члены Думы стали собираться несколько позже; большинство было в сюртуках или крестьянских одеждах.

Высочайший выход начался с отдаленных звуков национального гимна. В зал вошли скороходы в старинных одеяниях; за ними высшие сановники несли государственные регалии, привезенные из Москвы: государственное знамя, государственный меч, скипетр, державу и бриллиантами сверкающую царскую корону. Затем шли: государь в мундире Преображенского полка; обе государыни в белых сарафанах и жемчужных кокошниках; великие князья и княгини; придворные чины; шествие замыкали фрейлины в русских костюмах и военная свита государя.

После молебствия государь один прошел к трону, «неторопливо поднялся на ступени; повернулся лицом к присутствующим и торжественно, подчеркивая медлительностью движения значение совершающегося, воссел на трон. С полминуты Он сидел неподвижно в молчании, слегка облокотившись на левую ручку кресла. Зала замерла в ожидании»…[117]

Министр двора подал государю лист бумаги. Государь, облаченный в порфиру, поднялся с трона и произнес свое приветственное слово:

«Всевышним Промыслом врученное Мне попечение о благе отечества побудило Меня призвать к содействию в законодательной работе выборных от народа.

С пламенной верой в светлое будущее России Я приветствую в лице вашем тех лучших людей, которых Я повелел возлюбленным Моим подданным выбрать от себя.

Трудная и сложная работа предстоит вам. Верю, что любовь к Родине и горячее желание послужить ей воодушевят и сплотят вас.

Я же буду охранять непоколебимыми установления, Мною дарованные, с твердой уверенностью, что вы отдадите все свои силы на самоотверженное служение отечеству для выяснения нужд столь близкого Моему сердцу крестьянства, просвещение народа и развитие его благосостояния, памятуя, что для духовного величия и благоденствия государства необходима не одна свобода – необходим порядок на основе права.

Да исполнятся горячие Мои желания видеть народ Мой счастливым и передать Сыну Моему в наследие государство крепкое, благоустроенное и просвещенное.

Господь да благословит труды, предстоящие Мне в единении с Государственным Советом и Государственной Думой, и да знаменуется день сей отныне днем обновления нравственного облика земли Русской, днем возрождения ее лучших сил.

Приступите с благоговением к работе, на которую Я вас призвал, и оправдайте достойно доверие царя и народа. Бог в помощь Мне и вам».

Слово государя произвело сильное впечатление. «Чем дольше Он читал, – пишет в своем дневнике великий князь Константин Константинович, – тем сильнее овладевало мною волнение; слезы лились из глаз. Слова речи были так хороши, так правдивы и звучали так искренне, что ничего нельзя было добавить или убавить».

«Хорошо написанная, – вспоминал потом о речи лидер кадетов Ф. И. Родичев, – она была еще лучше произнесена, с правильными ударениями, с полным пониманием каждой фразы, ясно и искренне… Речь безусловно понравилась…» («Государь – настоящий оратор», – говорил председатель Первой думы С. А. Муромцев, добавляя: «У него отлично поставлен голос…»)

Когда государь кончил, зазвучало «ура» – не только на правой, но и на левой стороне зала, хотя и менее громкое среди членов Думы. Покидая дворец, они еще находились под обаянием величия и красоты императорской России, которая многим из них предстала впервые.

Но, выйдя из дворца, члены Думы сразу же попали в другой мир, более близкий им и знакомый. Толпы интеллигенции и рабочих, покрывавшие берега Невы, кричали депутатам с мостов и с набережных: «Амнистия! Амнистия!» Когда пароход с депутатами проходил мимо большой тюрьмы Крестов на Выборгской стороне, из окон всех камер им махали платками арестанты; на пути от пристани до Таврического дворца стояли живые шпалеры толпы, приветствовавшей их теми же криками об амнистии.