ЦДЛ

Однако была газета “День”, неоперившийся птенец, только что разломавший клювом яйцо, готовый выпасть из гнезда. Но это было оружие. Куравлёв мог отвечать на удары. Он вступил в бой со множеством “перестроечных” газет и журналов, которыми управлял искушённый диспетчер Яковлев. Как стальные “Мессершмитты”, враждебные газеты господствовали в воздухе, истребляя бегущие врассыпную колонны коммунистов. Газета “День”, как фанерный истребитель, вылетала им навстречу. Её поджигали, сбивали, самолётик с трудом добирался до аэродрома. Его латали, чинили и вновь поднимали в небо, навстречу стальным армадам.

Куравлёв нашёл сотрудников, знающих газетное дело. Неистового критика, яростного русофила Владимира Бондаренко, которому демократы уже подбрасывали под дверь мешок с гнилыми костями. Журналиста Евгения Нефёдова, весельчака и насмешника, покинувшего “Комсомольскую правду” после того, как та стала люто антисоветской. Николая Анисина, ушедшего из коммунистической “Правды” после того, как газета убрала с первой полосы ордена Ленина и Трудового Красного Знамени. Шамиля Султанова, исламского мистика, знатока международных отношений.

Штат был невелик, зарплаты крошечные. Но всё искупалось сладостным чувством борьбы, праведного боя. Все стояли плечом к плечу. Рассматривали газету как драгоценное оружие. Куравлёв, получив газету, поместил на её первой полосе ордена, которые перестроечная “Правда” кинула в грязь.

Он не уставал цеплять маститые газеты, когда-то столпы советского строя, а теперь истреблявшие всё советское. Газеты-гиганты огрызались на укусы маленькой неуёмной газеты. “День” получал известность, рос тираж. Газету “Известия”, ставшую лютой русофобской газетой, “День” назвал “пульсирующей маткой сионизма”, что вызвало скандал и увеличило число сторонников.

Он разместил фотографию, где по Москве ведут колонны пленных немцев, и написал: “Так поведут демократов”. Известность газеты росла, росло влияние.

Куравлёв позвонил больному Александру Борисовичу Чаковскому. Представился главным редактором “Дня” и попросил о встрече.

— Торопитесь. Встреча может не состояться.

Чаковский принял его дома, в великолепной квартире с окнами на памятник Юрию Долгорукому. Шторы были задёрнуты. Чаковский был в домашней блузе, в тёмных очках — не выносил яркий свет. Достал из шкафчика бутылку виски, хрустальные стаканы.

— За здравие вашей газеты.

Они выпили жгучую горечь, от которой Куравлёву стало свободней. Он рассказал о замысле новой газеты.

— Но ведь газета должна кому-то служить? Кому служит ваша газета?

— Мы даём отпор “перестройке”, — ответил Куравлёв.

— Этого мало. У перестройки есть лицо. Это Горбачёв, Яковлев. А какие лица с вами?

— Бакланов, Язов, Крючков. Вся советская интеллигенция.

— Боюсь, этого мало. Лица, которые вы назвали, очень скоро померкнут. А новых вы не найдёте.

— Вы полагаете, Александр Борисович, газета не состоится?

— Я так не сказал. Но газета должна найти своего хозяина.

Чаковский помолчал, а потом произнёс:

— Мир сошёл с ума. В нём всё сошло с ума. Сошли с ума мои клетки. Они поедают друг друга.

Куравлёв чокнулся на прощанье с хозяином и ушёл. Остался сладкий запах сигарного дыма, пустота огромной квартиры и худой, неизлечимо больной человек, умирающий вместе со своей великой газетой.

Куравлёв решил взять интервью для газеты у Бакланова. Секретари ЦК не давали интервью, но Куравлёва и Бакланова после “Слова к народу” связывали особенные отношения. Бакланов согласился дать интервью и пригласил Куравлёва на Старую площадь.

Вид тихих разветвлённых коридоров с одинаковыми дверями и табличками, где значились фамилии хозяев кабинетов, вызывал у Куравлёва ощущение заповедника. За тихими дверями неслышно живут таинственные особи. Их порода и клички выведены на бирках. Редко открывалась дверь кабинета, бесшумно появлялся человек с папкой, проходил часть коридора и скрывался в другом кабинете.

В приёмной Бакланова сидели в ожидании генерал-лейтенант и капитан первого ранга. Другие, как показалось Куравлёву, могли быть директорами заводов или крупными конструкторами.

— Виктор Ильич, проходите. Олег Дмитриевич вас ждёт, — произнёс помощник, чем вызвал недовольство остальных посетителей. — Вы не возражаете, Виктор Ильич, мы пригласили фотографа? Пусть запечатлеет историческую встречу, — засмеялся помощник.

Кабинет Бакланова был просторный, с длинным столом совещаний. На стене висел портрет Горбачёва, на другой — ракета “Энергия” с присевшей на неё бабочкой “Бурана”. Бакланов отложил бумаги. Встреча обещала быть радушной. Их роднило “Слово к народу”.

— “Слово” прекрасно восприняли на заводах, в гарнизонах, в университетах, — сказал Бакланов. — Документ обсуждали на Пленуме ЦК. Яковлев назвал документ подготовкой к госперевороту. Горбачёв посетовал, что с ним не посоветовались. Поздравляю, Виктор Ильич!