ЦДЛ

Они сидели за столом, дерево которого было истёрто рукавами множества инженеров, учёных, военных. Они беседовали, но это напоминало не интервью, а непринуждённый обмен суждениями. Фотограф скользил рядом, пощёлкивал камерой, приседал, вставал на цыпочки.

— Мы, технократы, совершили ошибку. Строили космические корабли, реакторы, лазеры. Мы достигли такой мощи, что можем произвести всё, что не противоречит законам физики. Мы полагали, что наше дело — строить машины и космодромы, а политику мы доверили другим. Теперь эти другие хотят разрушить всё, что мы сумели построить. Мы готовы запустить на орбиту такую систему, при которой ни одна американская ракета не взлетит без разрешения нашего генерального штаба.

— То есть моего разрешения? — пошутил Куравлёв. — Ведь меня называют “соловьём генерального штаба”.

— Этим нужно гордиться. Вы “соловей советского генерального штаба”, а не американского.

— Когда же мы остановим всё это безобразие?

— Не торопитесь, очень скоро. Нам будет нужна поддержка прессы. Ваша поддержка, Виктор Ильич. Я поговорю с Язовым, он выделит финансирование, подыщет подходящее помещение для газеты.

Куравлёв угадывал, что близится желанная схватка. У могущественных мужей государства иссякло терпение. Они оставят на время свои космодромы и наведут порядок в стране. Куравлёв будет с ними. Его газета, сменив фанеру на металл, станет наносить удары по объектам врага. Наступает великий перелом. Вся мощь государства идёт на помощь к Куравлёву, а он, выстояв, пережив отступление, переходит в атаку. Как в Сталинграде. И пусть отец в своей безвестной могиле помогает ему.

— Что греха таить, — продолжал Бакланов, — страна задержалась в развитии. Техника на высоте, а управление хозяйством хромает. Мы начнём разрабатывать универсальные системы управления не только заводами, но и отраслями, и всей экономикой.

— Как быть с идеологией? Как изменить язык, на котором говорят наши идеологи? Нужен новый язык, способный вместить новые смыслы!

Куравлёв говорил о новых стихах и романах, в которых отразится новое время, обретёт не только своих героев, но и свой неповторимый язык. И он станет писать романы, подобные “Небесным подворотням”, где люди будущего заговорят волшебным языком.

— Это большая проблема. Не “новое мышление” Раисы Максимовны, а новая идеология. Мы слишком поспешно отказались от религии. В мире есть нечто такое, что не отразить математикой, не объяснить физикой. Почему нас манит Космос? Он манит нас тайной и мечтой. Мы надеемся найти в Космосе ответы на наши земные вопросы. Есть вопросы, на которые на Земле нет ответа. Что такое счастье? Возможна ли вечная жизнь? Возможно ли вечное счастье? Когда-нибудь мы разгадаем эту тайну, и скажем о ней словами великих писателей и поэтов. Вашими словами, Виктор Ильич.

Куравлёв был удивлён. Сухой технократ, замкнутый партиец вдруг предстал мечтателем, мистиком. Нашёл в Куравлёве собеседника, которого не находил среди генералов, конструкторов, приземлённых хозяйственников. Куравлёв был благодарен за это Бакланову, видел в его сером, как алюминий, лице черты мечтателя.

— А что говорит вам Космос? Нас не задушит Яковлев?

— Космос на нашей стороне. Космос на стороне Советского Союза. Советский Союз — это и есть Космос!

Фотограф закончил работу, сложил аппаратуру в кофр.

— У меня к вам предложение, Виктор Ильич, — Бакланов отвёл Куравлёва в сторону, чтобы их не слышал фотограф. — Мы собираемся лететь на Новую Землю. Посмотреть, что осталось от старого атомного полигона. Казахи перекрывают нам Семипалатинск. Поедут начальник генерального штаба, главком ВМФ, министр внутренних дел Пуго, вице-президент Янаев. Может быть, Крючков. И я. Присоединяйтесь.

— Разумеется! В газете “День” появится репортаж с Новой Земли.

— Вот и ладно. Через два дня вылетаем.

Через день в газете вышла полосная беседа с Баклановым. На снимке Бакланов и Куравлёв сидели голова к голове, как два надвратных льва, и что-то показывали друг другу на пальцах. Беседа вызвала бешенство в “перестроечной” прессе. Закрепила за газетой “День” репутацию рупора генерального штаба.

Глава тридцать четвёртая

Ранним утром Куравлёв приехал на правительственный аэродром во Внуково. Было солнечно, ясно. Редкие облака по-летнему бело-голубые. Окрестные леса стояли тучные, в тяжёлой зелени, напитавшись за лето влагой и светом. Сладко пахло скошенной травой — косили взлётное поле. Самолёт стоял белоснежный, одинокий, готовый к полёту. В маленьком здании аэропорта пили кофе, радуясь нечастому поводу собраться вместе не на рабочем заседании, а за чашечкой крепкого кофе.

Бакланов представлял Куравлёва. Секретарь ЦК, министр внутренних дел Борис Карлович Пуго, любезный латыш, крепко пожал Куравлёву руку:

— Давно хотел познакомиться с вами. Отличная беседа с Баклановым в вашей газете. Давайте дружить.

Вице-президент Янаев, только что с курорта, имел золотистый загар. Такой загар получают не под открытым солнцем, а под легким тентом, ловя отраженные от моря вспышки ультрафиолета.