ЦДЛ

– Падре, я даже умею видеть сквозь стену. И допускаю, что каждый в подполье укромном своем держит свою и надежду, и веру, и, может быть, даже любовь. Но нельзя же вечно им быть нелегально. За надеждою надо идти, и веру свою не прятать, и уж, конечно, любовью своею не торговать. А что на поверку? Надежда сама по себе уходит. Вера полегче находит крест, а то и вообще посчастливей звезду (красная вот-вот лопнет от крови). Ну а любовь – продажна, слишком кривить душой научились. И если уж врут на присягах под флагом этим кровавым, то и себе они тоже правду не говорят, а уж друг другу в этом осведомительском мире – подавно. Мне тоже, падре, в порядочность хочется верить даже самых отъявленных негодяев, а вдруг сподобятся и человека явят? Видимо, не может человек ни во что не верить. Испокон веку он верил и в идола, и в тотема, и в Гитлера, и Сталина и не казался себе примитивом. Верил истошно всем, кто поперек его жажды верить вставал и над ним поднимался. И не всегда это был античный Олимп. Это потом он опустит своего Бога на Голгофу, никак не ожидая истинной ее высоты. Человек не может не верить, не умея верить в себя. Но если, веря в Бога, он все еще, мягко говоря, далек от идеала, то кем же он был бы, если б вообще ни в кого и никогда не верил? Страшно подумать! – прямо-таки навел я падре на очевидный ответ. Разумеется, он сказал: «Безбожником». Безбожники, – говорю, – да они самые верующие фанатики-утописты, утопившие в крови всех не верующих в их утопию, которая выеденного яйца не стоит. Запутались в бороде своего Маркса, а побрить – и король-то голый. Частично побрили – поубавился их былой фанатизм, хотя делать нечего – надо по-прежнему жарко глазами гореть, слишком далеко зашли и заехали – тоже. А посему каждый пытается держаться от них подальше, каждый норовит в свой заокеан уехать, но и там знакомая Челюсть ковшом, из которого брюхо лезет. Да стряхните с себя наваждение. Это просто вставными зубами сам от страха стучит наш кремлевский старпер, как его предшественник бил о трибуну ООН своим снятым ботинком. Хватит класть им в пасть, так и самим туда можно попасть. Совсем по-другому ее затыкают. Обувь оставляют перед входом в мечеть. В старых и ветхих музеях надевают тапки – танки всюду пройдут. Или еще не трещит земля, расползаясь на все новые и новые границы? Да оглянитесь! – кричу, – бронированное стадо, хотя и без тыла-зада, гремит в вашу честь, а вы о хрупком паркете, над которым пророс одуванчик вчерашнего вдохновения. Это вам он по душе, а у них от него аллергия. Руки чешутся смять…

И зарделся мой друг падре Нило, черный цвет сутаны только и ждет лицо подчеркнуть. Осенился крестом, ну а я уже не на шутку завелся: