ЦДЛ

«Добро мне пожаловать!» – кто-то бежит, как родной, с цветами. И даже таможенник руку жмет – не чемодан. И как же светло на душе, белозубо. Нет, эмигрант здесь Золушкой входит в хрустальный дворец. Другое дело – пассажир Аэрофлота, этот ступает в болото и ножкой трясет, белоручка, хоть дома по горло в дерьме. Да вот они, вохровцы наши – тоже сюда прилетели.

– А это зачем? – удивился сосед.

– Оонить, – ему растолковываю, – организованно нации разъединять, они ведь только называются объединенными, к тому же опыт работы с нацменами есть – пятнадцать республик скрутили в бублик. Вон сколько их, стран! Почему бы их также не сцапать и не согнуть в какой-нибудь африканский рог?

– С таким-то рылом и в Новый Свет?! А сколько меха привез! – удивляется бывший профессор.

– Да это он расстегнулся, – близорукому я говорю, – это жарко ему с непривычки в неведомом мире. Он же к нему не летел, а полз, вот и взмок. Ничего, оклемается, сволочь, и ехать отсюда едва ли захочет назад. Костюм от Кардена напялит и скажет: «На тот не желаю свет!»

И точно – политического бомбоубежища попросил, не успели мы вещи сбросить свои.

Нью-Йорк. Знаменитая статуя Свободы. И что ж ты не с распростертыми объятиями, май фер леди?

Конечно, здесь свобода видна и без статуи. Это дома, где по странной прихоти архитектора почему-то всюду решетки на окнах, хотя сам дом еще и в клетках, а между клеткой и решеткой масса всяких лозунгов и призывов, зазывов, отзывов, позывов и вызовов… Западу, лежа и в рост голосящих, вопящих, кричащих, орущих, зовущих, манящих, шумящих, гремящих, будящих, будто здесь сплошь нищие ухом и бедные глазом. Это там позарез нужно слово «свобода», а сама она ни к чему. Хоть бы памятник ей, что ли, поставили. Мертвецу он положен. Или хотя бы статую Несвободы. Пусть хоть в этом Москва походила бы на Нью-Йорк, где у Свободы нет достойного антипода, столь выпукло изображенного и так прочно поставленного. Да и символы двух великих держав вполне бы тогда могли поспорить. Одна задыхается от свободы. Другая от отсутствия ее. Одну омывают два океана простора и свежести и еще размывает либерализм. Другую сдавили ГУЛАГом ледовитой жестокости и произвола. Нет, пусть уж стояли бы они друг против друга – две прародительницы одного и того же человека. У одной в руках факел. У другой конечно же пожарное ведро.

Бы не знаете, как пройти на Голгофу?

– Я не знаю, на каком я свете…

– На новом, – ему говорю.

Это с моря встречает Свобода. Не с неба. Как бы намекая, что с неба она не падает. Оглядывался я вокруг, пока не придвинулась прямо к дверям самолета труба-коридор. Дальше шаг ступить уже не давали – везли. Эскалаторов услужливые ладони на лету подхватывали мои подошвы, где-то там закругляясь и ласково показывая зубы. Здесь если и принято их показывать, то только с блеском. Кондишен. И уже прохладный ветер гуляет… в карманах. Но боже упаси, это еще не прохладный прием. Замечаю – и ни рытвин тебе, ни колдобин, а все равно как на рессорах, чтобы никаких тебе встрясок, стрессов и прочих бесов. Как на блюдечке подносит к размеренной и вседовольной… А может, это мне на блюдечке подносят под нос прекрасную эту страну, ну никак не плодящую мучеников, справедливо полагая, что незачем их плодить. Не тот, на поверку, это тип человека, чтобы ставить его во главе угла своего зрения. Тем более человечество давно уже поделило свои функции кому как жить – героическими рабами, лелеющими идол своей неполноценности, когда чем хуже, тем лучше, или высокоразвитыми народами, только и смотрящими, кому бы свалить проблему выживания на Земле. Видимо, чем выше забирается мысль человека, тем беспочвенней его проживание на ней. Что и говорить, высота – вещь хорошая. Всегда лучше быть «над», чем «под». И подвиг, он тут скорее надвиг, как небесная хата – с краю. А может быть, здесь все художники, не желающие откликаться на все, лежащее там, внизу? Ну с какой стати и почему он должен касаться того, что его не касается, тем более что здесь нет соцзаказа и где никакой путь не заказан? Почему ему не быть выше, когда ему сам Бог велел быть выше? И отчего бы ему не послать куда подальше весь этот муравейник тем наболевших, взять да и послать по почте, правда не слишком здесь надежной. Короче – плюнуть на них свысока, как бы говоря самому себе:

– И что ты, как балласт, виснешь на своей стремящейся ввысь фантазии, опутывая ее мелочностью забот суетливых, принижая ее к земле, где ей не место. Да уходи ты в зенит, что над тобою звенит!

А фантазия твоя тебе и отвечает: