ЦДЛ

Я уже не говорю, что это на другом континенте. И более того – в мире другом. Далеко мы, однако, забрались. Прямо отсюда и начинается сказка. Где-то за морями синими и окиянами пьяными, за долами зелеными и горами долблеными – за тридевять земель и тридесять государств (развитых, недоразвитых, зрелых и перезрелых), княжеств всяческих укороченных и королевств задроченных жил-был я – добрый молодец не в ахти высоком тереме коммунальном, пока кооперативную квартиру себе не купил. Жил не тужил, с красными девицами дружил (в данном случае красные – не обязательно комсомолки). Умные девушки, они не стремились плодиться в неволе, но это не значит, что любили не горячо, восхищаясь не только ума палатой (одних только пядей семь штук во лбу). Да что там – вполне можно партию с правительством поблагодарить за успех мой у женщин. Ведь явно считают и это своей заслугой. Если бы на единственной пяди под шляпой каждого самого ответственного члена партийного выскочило хотя бы по одному члену безответственному и беспартийному (больше не поместится) – и то картина была бы неполной – столько их было, красавиц в подрамнике жизни моей. Иными словами – сколько у них было ненависти, столько было у меня Любовей. Да что женщины – весь советский народ обожал нас, писателей, которые к тому же еще и художники. Бывало, везут в агитвагонах по городам и весям с остановками и без, в «Столыпине» или в мягкоспальном, с ветерком или не спеша, но везут показать народу отборное, проверенное и апробированное. Если Кузькина мать, то это действительно Кузькина мать, а не чья другая. А если просто мат, то самый отборный. А если писатель, то также чтоб сразу было заметно. Чтоб обязательно хоть чем-нибудь выпирал. Недаром читатели всегда на наших пресс-конференциях живо интересовались: «Как вы думаете, Бубен Бабаевский заметный писатель?» «Такой же, как Бабай Бубенов», – мы им охотно всегда отвечали. Это ныне уже не спрашивают и носом не крутят, как раньше, просто приходят в книжный, куда когда-то с ночи очередь занимали, и без всяких каталогов – «Пища духовная есть?» И им что-то там снимают с полки и уже не заворачивают, как раньше, а просто в руки суют. Да что говорить – все ему, народу нашему, когда-то по зубам было, сколько ни били его по зубам. Все мог сам ухватить, если верить нашим народникам, а ныне будто деснами ест, родимый. Все-то ему прожуй и размажь. Вот и нас ему тоже только проверенных и хорошо проваренных надо, а то, чего доброго, обидится на власть и «ура» кричать перестанет.

– Мы маленькие люди, – говорит наш люд ненаглядный. И чуть ли не плачет.

– Да какие же вы маленькие, если о вас большие писатели пишут (хорошо, что не наоборот)…

Все равно прибедняется:

– Вот раньше бывало, – говорит народ, – один наезжал, а теперь вон какой оравой писатель приехал!

– Мил-человек, так то было раньше. Он тогда был еще крупней – и народ, и писатель. И вообще, то, что раньше делал один, ныне делается коллективом. Ты, главное, не трухай и водку тащи!..

– Раньше стояли их чучела, а теперь они сами ожили, – тихо в нос себе прячет он эту свою недовольную мысль, но водку тем не менее тащит.

Причесали. Везут народу писателей показывать, а писателям, соответственно, народ. Если его согнать хорошенько – покажется. Везет писателям – везут. Народ же пешком сбирают – отовсюду зовут. Вот так с миру по гнидке и будет вшивому баня.

Рыгор

Или сидеть подольше, или бежать подальше, третьего не дано.

Из камерных разговоров

– …Знаете, как там у них отныне называют свиную отбивную? – спрашивает Казя нас, бывших своих соотечественников, включая и тех, которые еще только приедут.

– Нет, – говорят бывшие соотечественники, стесняясь своего дремучего невежестсва.

– Свиная отбивная – это картошка, отбитая у свиней.

– А не объявить ли и нам голодовку в знак солидарности со всеми голодными на нашей доисторической родине? – предложил Одиссей Моисеевич (все, что было до Израиля, для Одиссея Моисеевича обозначалось с обязательным «до»).

– Не пойдет, – запротестовал Гудя, – я считаю, наоборот, мы должны плотно закусить и крепко выпить за тех, кто в горе, уж хотя бы для того, чтоб хоть что-то для них сделать.

– Демонстративно? – спрашивает Вадя.

– Очень, – уточняет Гудя.

– Я тоже не понимаю протест натощак, – соглашается Казя, – тем более у окон советского представительства, как это делают здешние протестанты. Напротив, я считаю, что следует устроить такой пир горой у этих почему-то еще не выбитых окон, чтоб жарко стало за их плотными шторами. Вот смотрите, как кормит Америка ваш бедный советский народ. Мы шли к коммунизму и пришли наконец. Не все, но пришли по дороге, усеянной трупами, а вам еще пехать и пехать… Так что глотайте слюни, придворные псы! Как вы думаете, дойдут они там в России?

– До ручки? – уточняет кто-то.

– Вот именно – до коммунизма, – говорит Казя, – чтобы потом их же самих спросили: «И как же вы, дорогие товарищи, до такой жизни дошли?»

– Дойдут, – тут все единодушны.