ЦДЛ

Один западный корреспондент как-то спросил меня – кто мне ближе из современных писателей? И еще попросил назвать первых. Наступило наконец-то время, когда первых следует называть, а то и разглядывать в лупу, иначе и не определить – первые они или не первые? Видимо, я показался нескромным, что делать, моя манера писать мне действительно ближе. И не мне судить коллег моих, хотя бы потому, что сам непохожестью грешен. И в режущем сквозном и беспощадном свете выходящее из собственных глубин еще не перестает удивлять самого. Слава богу, не засвечиваясь, как недодержанная фотопленка. Это в совдепии автора сначала судят коллеги и уж потом, если он не слишком осужден, наступает черед судить остальным. А на Западе дело обстоит значительно проще. Если верить количеству выпускаемых там книг, читателю только и остается, что самому судить да рядить – кто из этой прорвы наконец-то стоящий автор? Потому что там писатели прежде всего писательствуют, а не обсуждают друг друга с пеной у рта и с подножками на и без того трудной стезе. В одном только схожи и тамошние и здешние – все хотят быть первыми. Кто первый? Первых много. Лично я – за вторых.

Выживание, поставленное на карту… географическую. У нас книги варятся в герметически закрытом котле. И авторы в массе своей рассчитывают быть любимцами лишь на своей территории. Да и не каждая книга, уйдя за границу, способна не раствориться. Слишком большой заряд должен присутствовать в ней. А здесь, как правило, с неба звезд не хватают. Здесь до кремлевских тянутся. Глядишь на иного – гора родила мышь. Не живет его книга. Читаешь другого – мотылек-однодневка, шелестящий страницами. Гусеница, решившая жить дольше. Один лишь червь и взвалил на него наитруднейшую проблему выжить. Целый союз подобных помогает такому писателю навьючить пустоту на высиженного недокрылка, недоноска, недоумка. Здесь тысячи таких творцов, чьи книги, картины, фильмы, симфонии и кантаты – сплошь оратории – родились мертвыми. И лишь счастливцев, чьи творения живут после их смерти, и может Россия приписать к своему везению. Им не на что было жить, но умирать было за что. Как ни прискорбно, но чем недолговечнее здесь настоящие художники, тем дольше живут их творения. Такова уж особенность прессованной, а потому пресной партийной литературы и не менее партийного искусства, этого жмыха народу, будто скоту. И чем больше ты презираешь политику, тем более такую, тем чаще и злее она вламывается в твое святая святых. У каждого из нас в этом смысле – студия горького опыта (не путать с киностудией имени Горького).

Бесчеловечная простота. Можно ли тут разобраться – кто тебе ближе? Мы живем на широте одного и того же несчастья. И как бы мы ни были индивидуальны – судьба у нас одна. Это я о вторых. Всегда чужих в стае. И голых посреди оскалов. Всегда обдирающих душу и плоть о колючие запретки. И не рассчитывающих ни на кого. Да и на кого им в этом мире рассчитывать, на какие парламенты, забывшие совесть и честь?