ЦДЛ

И видится мне опять-таки стена, а на стене портреты великих Читателей… Раз-два и обчелся. А вокруг бегающие ловцы зазевавшихся душ и хватающие эти самые души за отвороты одежды руками, в жажде почитать свое, едва умещенное в небоскребы. Но отмахиваются от них люди (вот интересно – пишущие или не пишущие, а только читающие, если читающие?): «У вас зуб воняет и глаз ваш мочится, а посему ничего вы не унюхаете и ничего не увидите. Вы привыкли к стойким болотцам словечек, а не к вечному течению слов артериальных и внутри светоносных, вы омертвели, как волосы…»

«Омертвели и выпали, – согласится схватившийся за читательский лацкан, как за спасительную подножку, – и вроде нас нет, а мы тут…»

А может быть, ты великий читатель, Жорик? Благодарный, как впитывающая губка. Вот это герой так герой – надо же столько прочесть! (В данном случае – прослушать.) Ты прототип будущего корифея-читателя – стоика, столько чтива переварившего и не взявшегося за перо тоже.

Да нет – тоже стал баловаться. Заразное это дело… само-выраженье. Одно могу сказать – выражайся прилично! Раз уж и тебя эта эпидемия коснулась. В данном случае, чтобы родной язык не забыть. Хотя где, как не в тюрьме, только и учить языки иностранные. Любой сиделец – полиглот поневоле. Помимо родного знает пару чужих. И в довершение ко всему еще и по «фене ботает».

– …Письменный стол в четыре руки – это уже, друг мой, рояль концертный! Никогда не писал еще в паре с героем. Ибо соавторств никаких не терплю.

– Группенсекс с одной Музой, – подсказывает Жорик, – я всегда утверждал, что ты индивидуалист. И вполне естественно, что тебя поперли из советской России, где все коллективно и все сообща.

Слово на гигантской стене Непонимания, куда лезут уже который век, отпихивая друг друга, каждый со своим иероглифом.

Кто-то расшибает об стену лоб, не оставив на ней даже царапины. Кто-то шепчет. Кто-то кричит. Кто-то сложен. Кто-то слишком понятен. Кого здесь только нет?!

И гипнотизеры, пытающие счастья – убедить, уговорить и усыпить.

И штукатуры – лакировщики людского Неведения.

И хирурги, беспомощно вскрывающие нарывы своего общежития.

И певцы, и подпевалы.

И кузнецы, его кующие.

И терпеливцы, его высиживающие.

Его – слово, не желающее зачастую говорить и удержаться на скользком и отвесном камне Стены Непонимания.

Во сколько светочей его горенье, во сколько болей – немота?

«Ну вот поедете на Запад и будете Родину продавать…»

Так и вижу, как он родиной торгует. Встал посереди Бродвея, где все на свете чуть ли не задарма предлагают, и умоляет Христа ради Родину его купить. Со всеми ее прелестями и секретами, загадками и ребусами, кроссвордами и подкопами под другие миры. Невмоготу ей видеть, как люди живут счастливо. А также с планом новейшего завода, купленного здесь же, на Бродвее, и валяющегося где-нибудь на Мухосранском откосе, под обильным дождем. В отличие от староотечественного, вырабатывающего счастье… кучами. Этот все же на валюту куплен.

Нет, старина, ты открыл бесполезную торговую точку (если открыл, как тебе они убежденно предсказывали). Во-первых, Родиной торговать – это привилегия только нашего правительства. Оптом и в розницу вот уже 60 лет торгуют. И куда уж тебе за ними угнаться, торгашами прожженными?! Во-вторых, такая, как наша, ничего-то уж ныне не стоит. Бегут с нее при первой же возможности самые что ни есть патриоты и давно торгаши, по пути дожевывая свои партбилеты. Бесценная – за нее теперь и ломаного гроша не дадут в самый базарный день. Напротив, приплатят, чтоб только при тебе осталась. С непременным условием, чтобы никогда не показывал никому. Крепко тебя обманули, с детства внушая, что лучшая в мире она. А как на репродукторах жилы вздували, заклиная ее продавать: «Очень дорого стоит наша Родина! Капиталисты только и норовят приобрести ее за бесценок, хотя миллионы за нее не жаль. Дни не дремлют и ночи не спят, все выгадывают, сволочи, как бы ты ее продал!..»

– Надо ж врать так безбожно! – так и слышу, кричит мой сосед. И рыдает, за страну свою оскорбившись, – ну просто плевать хотели – своих березок невпроворот. И, между прочим, растут себе на свободе, почище наших – никаких туалетов экспромтом. И уж, конечно, без проволоки колючей, охраняющей окружающую среду. Ну ни капли Россию не ценят. Даром и то не берут. Видно, кроме русских, она ни одной душе не годится. Потому и не избавиться нам от нее вовек.

Объяснительная записка – это жанр.

Переживший в лагерях всех министров Внутренних Дел Юрий Осипович Домбровский, один из последних могикан, ныне уже покойный – начал писать объяснение в милиции, а написал повесть.

В отличие от ранней повести «Обезьяна приходит за своим черепом», эту он написал не на бумажках от лагерных порошков. И ему не надо было потом пять лет расшифровывать свои записи. Литфонд снабжает писателей великолепной финской бумагой. Когда они не сидят.

«Меня всегда не вовремя сажали, – часто говорил он, – как только я заканчивал рукопись, обязательно кто-нибудь доносил».