Цеховик. Книга 12. Восходящая Аврора

— Егорка, ты приехал? — раздаётся голос Наташки, и она вбегает в кухню. — Поздравь! Я теорию вероятности сдала. Там препод пипец, такой въедливый, никто с первого раза не проскакивает, а я вот проскочила.

— Поздравляю, — улыбаюсь я тому, как она легко берёт все эти словечки из будущего.

Она подходит и обнимает меня за талию. Кладёт голову мне на грудь.

— Приехал… — тихонечко говорит она. — Хорошо. Ну что, поговорим?

Твою дивизию… Ну, ладно, давай поговорим…

— Давай, — соглашаюсь я, — поговорим. Начну с того… м-м-м… с того, что я не тот, за кого ты меня принимаешь…

16. Две звезды летели рядом

— Правда? — спрашивает Наташка. — И кто же ты? Космический авантюрист Язон дин Альт, прилетевший на нашу неукротимую планету?

— Нет, — усмехаюсь я. — Тебе чаю налить?

— Ага. Погоди, никуда не уходи я руки только помою.

Она выскальзывает из кухни, а я достаю чашку и наливаю чай с добавлением смородинового листа. Ставлю вазочку с конфетами и ещё одну с печеньем.

— М-м… какой вкусный, — хвалит вернувшаяся Наташка.

Мы сидим друг напротив друга на кухне. Пьём чай и едим сладости. Современная идиллия. Но это только кажущуюся благополучие — в сердце сейчас тревога и у неё, и у меня. Кошки скебутся. И мы оба не знаем, куда этот разговор нас приведёт.

Наталья встаёт, подходит к громкоговорителю и убирает громкость, обрывая Льва Лещенко за слишком мрачный взгляд на наше будущее:

…Прощай, и ничего не обещай,

И ничего не говори,

А чтоб понять мою печаль

В пустое небо посмотри.

Ты помнишь, плыли в вышине

И вдруг погасли две звезды.

Но лишь теперь понятно мне,

Что это были я и ты…

Воцаряется тишина. Наташка возвращается к столу и садится на свой стул. Какое-то время мы просто молча смотрим друг на друга.

— Кто я такой и чем, по-твоему, занимаюсь? — спрашиваю я. — Ты никогда не расспрашивала.

Это, с одной стороны, прекрасно, но… в общем, что ты обо мне думаешь?

— Ну… — прикусывает она краюшек нижней губы. — Слишком широкий вопрос… Чего я только о тебе не думаю…

— Начни с максимально отдалённых друг от друга суждений, — усмехаюсь я.

— Суждений… — повторяет она, неуверенно дёргая головой. — Это не суждения… М-м… я думаю… я думаю, что ты делаешь то, что… Смотри, где ты работаешь, я, разумеется, знаю. Знаю, чем ты занимаешься официально и неофициально тоже. В неофициальной части я, конечно, знаю не всё, но и того, что вижу с лихвой хватает, чтобы понять, что дело это незаконное. Опять же, все эти машины, дома, деньги… Всё ясно, как день…

Она берёт чашку с чаем и делает глоток.

— С другой стороны, мы, конечно, пользуемся всеми этими благами и ни в чём себе не отказываем, живём, как короли, но я вижу, что всё это… ну, как бы не это твоя цель. Какая она у тебя я не знаю, но я с тобой…

— А вдруг я хочу Родину продать? — хмурюсь я.

— Ты? — улыбается она и уверенно качает головой. — Хотел бы, умотал с Кубы, наверное, или через Ирландию, где там у тебя посадка была… Нет, это точно нет.

— А если я хочу социализм разрушить или партийных боссов поубивать? Некоторых, по крайней мере.

— Знаешь, с тобой хоть в рабство, хоть в капитализм. И, опять же… ты постоянно общаешься с непоследними людьми, с самим Леонидом Ильичом знаком. Встречался несколько раз. У тебя орден и медаль. Значит… значит всё не так уж и плохо. Может, ты агент КГБ, например…

— И МВД тоже, — киваю я. — А ещё таможенной службы.

— Ну, а почему нет? — пожимает она плечами. — И тогда вся эта мелкобуржуазная мишура только для отвода глаз. А может, ты боишься, что когда ты выполнишь задание и все эти блага придётся вернуть, я не смогу этого перенести?

— Сможешь? — прищуриваюсь я.

— Да. Даже не думай, для меня это не главное. Мне с милым и в шалаше рай.

— А вдруг всё это придётся отдать, да ещё и в тюрьму сесть надолго?

Она вздыхает:

— Я вот всё время думаю, Надежде Константиновне что важнее было — идеалы революции или конкретный Владимир Ильич? Если бы он оказался… ну, я не знаю… эсэром или вообще переметнулся бы к белым? Полюбил бы вдруг царя батюшку… Она бы что бросила его в интересах трудового народа? Он, кстати, Ленин то есть, тоже рисковал своей жизнью и жизнью Крупской, но ничего, отважился ведь, женился, не отгонял её от себя…

— Ленин, кстати, в шалаше проживал одно время. Как, интересно, Надя к этому относилась?

Наташка улыбается:

— Неважно, ты же понял.

— Хорошо, что Ты не Крупская.

— Это, как посмотреть…

— Нет-нет, тогда бы у нас было очень мало шансов, ну… — говорю я, делая жест руками, будто леплю воображаемый «снежок».

— А сейчас? — делается она серьёзной. — Как у нас с тобой с шансами? Я ведь хочу не только готовить тебе, стирать и рожать детей. Я хочу идти с тобой плечом к плечу, хочу быть твоим соратником, другом, солдатом и… любовницей, конечно…

Её щёки покрываются румянцем, и она отводит глаза в сторону.

— Всё-таки, как Крупская, значит, — хмыкаю я. — Знать бы ещё, чем эта борьба закончится.