Цеховик. Книга 12. Восходящая Аврора

— Неважно, ему восемь лет, наври что-нибудь, совет дружины, ЦК Октябрят, я не знаю, школа решила подарить. Но, главное не это. Главное, скажи что-нибудь запоминающееся. Такое, что он не забудет всю жизнь. Необычное что-нибудь. Или сделай.

— Что сделать? — хлопает она глазами.

— Что-то экстравагантное. Только не пугай. Можешь грудь показать.

— Егор! — возмущённо восклицает она. — Ну, ты совсем уже? Он же ребёнок!

— Иди-иди, милая, давай, пожалуйста. Я не смотрю. А парни смотрят, приглядывают.

— Тем более, парни смотрят! Объясни мне, что мы делаем, для чего это? И что это за мальчик?

— Я всё объясню потом, когда ты сделаешь, что я прошу. Мы ради этого сюда и приехали.

— Чепуха какая-то, — говорит она, неуверенно поднимаясь. — Ну, подскажи, хотя бы, что ему сказать.

— Ну, нет! — мотаю я головой. — Ты что, в этом-то и смысл, чтобы я не знал, что ты ему скажешь. Давай, Наташ, сообрази что-нибудь.

— Знаешь… с тобой не соскучишься…

— Ага, тебя предупреждали, между прочим…

— Ну ладно, всё…

Она уходит, а я остаюсь на некогда бирюзовой, а теперь изрядно поистёршейся лавочке. Отворачиваюсь, несмотря на то, что мне очень хочется увидеть, хотя бы краешком глаза. Возвращается шаркающая бабка и останавливается напротив меня.

— Что вам здесь, намазано? — воинственно спрашивает она, слегка покачивая головой, как китайская собачка на приборной доске.

— Баба Нюра, — всплывает её имя. — Мы не хулиганим, посидим немножко и пойдём.

Она хмурится, напрягая тусклые подслеповатые глаза и пытается как следует меня разглядеть.

— А ты чей будешь-то? — недоверчиво спрашивает она. — Что-то я тебя не припомню…

— Фёдоровский я, — называю я фамилию многодетной семьи.

Они жили, вернее, живут в трёшке, с четырьмя детьми и какими-то другими родственниками. Вечно у них кильдим, как говорила мама… первая, Добровская…

— Юрик, что ли? — безрезультатно пытается вспомнить меня баба Нюра.

— Славик, — улыбаюсь я.

— Как Славик? Ты же в армии…

— Так я другой, двоюродный. Поступать приехал.

— Поступать? — хмыкает старушка. — Ну, поступай, Славик. Смотри только, не кури здесь и семечки не щелкáй, а то я мамке твоей хвоста накручу!

Баба Нюра медленно шаркает к другому подъезду, а с площадки, где тусуется детвора, доносятся крики. Ёлки… Не выдерживаю и, поднявшись на ноги, поворачиваюсь на звуки. Виталик, тот что ехал на моём велике, несётся в сторону песочницы с чем-то в руке. Да это он локомотив схватил, подлец! А я… блин… а Егор Добров с криками его догоняет. Давай, Егорка, поднажми!

И вот, когда остаётся совсем чуть-чуть, и похититель оказывается практически пойманным, Егор запинается и летит вперёд, толкая воришку на землю… Кажется, будто вижу себя со стороны. Но, вообще-то, это совершенно новая история. В мой настоящий день рождения ничего такого не было… Твою дивизию… Твою дивизию! Твою дивизию!!! Я хватаюсь за голову и снова опускаюсь на лавку.

Было! Было это в мой день рождения! Вагончики… Такие красивые… Они же со мной… до конца школы прошли… Нет, одно дело всё понимать, но вот так чтобы на твоих глазах… Твою дивизию… Даже нехорошо как-то делается.

Память отрывочная, всплывают только отдельные куски, помню Виталька налетел на булыжник и слетел с велосипеда. Колесо погнул, потом отец мучился выправлял… Помню разочарование от подарка, хотя велик тоже был классный, но я хотел железную дорогу…

И вот стоим мы, рассматриваем восьмёрку на колесе, как вдруг появляется красивая девушка. С коробкой… Что-то говорит, вроде, хрен его знает, товарищ майор… Я срываю упаковку, а там… волшебство. Эти вагончики… они такие красивые, их прямо лизнуть хочется.

Паровозик с красными колёсами и два товарных вагончика. А ещё электровоз и два пассажирских. Целых два состава! И рельсы, разумеется… Ну, и провода. Такое забыть невозможно. Я и сейчас чувствую ликование. Я вижу всё ярко и отчётливо. Девушку тоже вижу. Она улыбается и что-то говорит. Но вот что…

А потом подскакивает Виталька паразит и, выхватив из моих рук паровозик, несётся прочь. Я кричу и бегу за ним. Теперь память показывает мне воспоминания как старую, потускневшую плёнку Шосткинского объединения «Свема». Плёнка с царапинами и плохо проявлена. Виталькина спина маячит передо мной. Я его догоняю, но падаю, толкая похитителя, и он тоже падает, а я больно бьюсь лбом об каблук его башмака.

А потом всё становится красным от крови, и эта же девушка наклоняется надо мной… Близко-близко… Теперь я вижу её, будто через широкоугольный объектив. Она растягивается, а нос становится длинным. Она говорит: «Бровь надо зашить». И я до сих пор ощущаю леденящий ужас от этих слов.

— Егор, во что ты меня втянул! — возвращается Наташка. — Посмотри, меня твой Добров кровью залил. Егор!

— Бровь надо зашить! — говорю я.

— Ну естественно надо. На ровном месте буквально, бух и всё. Там мама его увела уже.

— Нет, ты ему сказала: «Бровь надо зашить»!

— Ну, да, но я ещё кое-что говорила до этого. Что он точно запомнит.

— Я помню только про бровь, — качаю я головой.

— Что? — не понимает она. — Что ты гово…