Цеховик. Книга 12. Восходящая Аврора

Они молчат или кивают, не понимая пока, куда я клоню.

— Но, возможно, — продолжаю я, — вас не всё в этом устраивает. Возможно, у вас есть вопросы, или даже несогласие. Возможно, вы думаете, а почему это я, советский офицер, кроме всего прочего должен участвовать в разборках одних блатных с другими.

Они молчат.

— Я вам скажу, — киваю я. — Вы сами видите, преступность в стране не сокращается, наоборот, она разрастается, набирает силу и становится одной из ветвей власти, проникая повсеместно. Вам это нравится? Не думаю. И мне не нравится. Каждый вор в законе, каждый авторитет известен властям. Что нужно для того, чтобы покончить с ними раз и навсегда? Политическая воля? Новые законы? Простое желание сделать это? Я не знаю, но мы все видим, что этого не происходит. Милиция безнаказанно делает, что захочет, но только не очищает улицы от нечисти. И нет, вы не будете санитарами леса и тайными палачами, вы не будете выжигать преступников огнём. Пока, по крайней мере. Мы сделаем так, что они сами, как змея пожирающая свой хвост, себя уничтожат. А мы с вами проконтролируем и поможем, как сегодня, в случае необходимости. Наша с вами задача — это стабильность и сила. А ещё мы должны научить молодёжь родину любить. Вот такие наши цели. Вопросы есть?

Все молчат. Вернее, не то, чтобы молчат, но одобрительно, как мне кажется, кивают. Пафос, патетика, горячее сердце. Что ещё нужно командиру? Холодный разум, пожалуй.

— Ну, и хорошо, — финалю я.

Я уезжаю. Выписываюсь из гостиницы и еду в аэропорт. Пусть новый король со своим императором сами занимаются уборкой зачищенной территории. Стройка, яма, цемент — последовательность вполне ясная. А мои дела здесь закончены. Надо было бы навестить Бекштейна, но мне не хочется.

Мне нужно отсюда поскорее уехать. В груди муторно и неспокойно. Дело сделано и возникает пустота, неприкаянность и чувство ненужности. А в глазах стоит розовый утренний свет, восходящая над миром аврора. Должно быть, это доброе предзнаменование. Надеюсь, по крайней мере. Свет освещающий будущее…

Я отворачиваюсь от окна и прикрываю глаза. Будущее, прошлое… не всё ли одно… Наверное, надо съездить на море и поваляться на песке. Хорошо бы на Кубу, а ещё лучше на Багамы. Но с Наташкой туда не вылететь… С Наташкой… Не слишком ли я самоуверен и не предвосхищаю ли события? От неё пока нет никаких вестей… Надо бы смотаться в Геленджик, посмотреть, как там родители обустроились. Ну, и на Гену тоже… И, возможно, на неё…

В самолёте я сплю, всю ночь почти не спал, а сейчас сплю, поэтому, когда прилетаем в Москву, я чувствую себя гораздо лучше. Да просто хорошо. Мысли об отпуске уходят на задний план. Какой отпуск, ещё столько дел нужно сделать. На пенсии отдохнём, если доживём, конечно.

Машина наша стоит там же, где мы её вчера бросили. Подходим и садимся. Садимся и едем. Поздний вечер. Прилететь бы чуть пораньше, поехал бы к Платонычу. Поужинали бы на кухне, хлопнули кофейку, душевно потрепались на троих… Ладно, заеду ещё, на недельке как-нибудь.

Злобину, пожалуй, сегодня тоже звонить уже не буду. Поздно. Так что едем прямо домой. Надо и ребят отпустить, им тоже отдохнуть не помешает. Мчимся через Химки. Дорога пустая, вечер тёмный. Не то, что в Питере…

Раздаётся телефонный звонок. Виктор снимает трубку.

— Алло… О, привет, Наташ. Да, в Москве… сейчас Егору дам, он сам расскажет.

Сердце ёкает. Твою дивизию, старый пень, а гляди-ка, туда же… Хотя, если честно, никогда не чувствовал себя более молодым, чем сейчас. Никогда. Сколько мне? Восемнадцать, ребят, ничуть не больше!

Я беру трубку.

— Наташ, привет…

— Привет, — говорит она, чуть помолчав. — Вы что, только прилетели?

— Точно, — отвечаю я. — Как догадалась?

— А я со вчерашнего вечера дома. Телефон не отвечает, ребят нет. Значит в отъезде.

Со вчерашнего вечера дома… Это единственное, что до меня доходит.

— Дома… — повторяю я.

— Да, — соглашается она и я, блин, такой умудрённый жизнью и прожжённый старик ровным счётом ничего не могу разобрать в этом «да». Что это значит-то?

— И? — глухо спрашиваю я.

— Хочу тебе кое-что сказать…

— Скажи сейчас…

— Нет, так не получится, — отказывается она. — Надо глядя в глаза…

Блин, надо глядя в глаза, твою дивизию. То есть она прилетела, чтобы сказать, глядя в глаза. И что такое можно говорить, глядя в глаза? Да, много чего. Много чего…

— Понятно, — говорю я.

На самом деле, как раз, ничего не понятно. Ничего.

— Ну что же, мы скоро подъедем. Думаю, минут через двадцать будем дома. Алик, как? Будем?

— Постараемся, шеф, — улыбается Алик, притапливая педаль газа.

— Мы постараемся, — сообщаю я в трубку.

— Да, не торопитесь, — хмыкает Наталья. — Я вон сколько ждала, могу и ещё.

Я отдаю трубку Виктору и он кладёт её на рычаг.

— Прибавить? — спрашивает Алик.

— Не нужно, — отвечаю ему я.

Не нужно. С одной стороны, хочется немедленно оказаться дома, а, с другой… а, с другой, в сердце заводится неприятный холодок. И появляется мысль, что лучше всего ехать медленно-медленно, оставаясь в этом подвешенном, но относительно безболезненном состоянии, как можно дольше.