Цеховик. Книга 13. Тени грядущего

Марш, марш вперёд, рабочий народ!

— Только экспорта революции не будет, — прерываю я пение. — Не горят желанием угнетённые народы империалистического Запада устраивать революцию. Дураки! Счастья своего не понимают. Ну и хрен с ними! Нельзя спасти человека без самого человека, правильно? Правильно. Но я вам так скажу, друзья мои и любимая. Ты два в одном, Наташка, улавливаешь?

Она улыбается и несильно наступает мне на ногу под столом. Я ойкаю.

— Так вот! Неважна экономическая модель, это моё сугубо личное мнение. Хоть коммунизм, хоть капитализм, да хоть бы и монархия. Как Господь наш говорил? Любовь важна. Любовь. И справедливость. Правовая, социальная, человеческая. Надо любви детей с молодых ногтей учить! Любви и соблюдению законов, а не революционным идеям. Любить, а не контру выискивать. А если ты проворовался, будь ты хоть генсек, хоть управдом — садись в тюрьму. Говорю, как полицейский со стажем.

— Утопия, — хмыкает Платоныч. — И, почему-то мне кажется, что полицейские так не говорят обычно.

— Утопия, — соглашаюсь я. — Утопия. И пусть полицейские не говорят. И хрен с ними, с генсеками. Нам нужно общество для людей построить. И не декларировать на словах, а делами крепить. И вопрос не только в пресловутом материальном обеспечении. Дело в защищённости и уверенности, что государство, состоящее из нас всех, стоит на моей стороне, оно меня защищает и что? Правильно, любит и ценит.

— Ну, у нас много сделано в этом плане, — говорит Наташка. — Образование, медицина, равные возможности. Так стоит ли эти завоевания отдавать на откуп хапугам капиталистам?

— Не стоит, это уж точно. Завоевания отдавать — последнее дело. Нельзя позволить всё растащить! Нельзя!

— Равных возможностей в принципе не существует, — качает головой Большак. — И у нас нет, да и во всём мире не сыщешь.

— Верно, — подтверждаю я. — Но я так думаю, должно остаться направляющее руководство партии, как стержень, как пронизывающая плоть общества, нервная система, определяющая направления государственной, подчёркиваю, государственной деятельности. А это — суверенитет, образование, социальная сфера, недра, в конце концов и мораль! Если ты в партии, забудь о бизнесе и обогащении. Но и зарплата твоя должна быть высокая, понимаете меня? А вот творческую энергию масс нужно высвободить. Экономическую, в том числе. И даже наипервейшим образом.

— А ты точно раньше Добровым был? Не Ульяновым-Лениным, случайно? — прищуривается Наташка. — Тебе бы броневичок прикупить не мешало. Личный.

Мы смеёмся. Смеёмся, спорим, обсуждаем. Вроде и обстоятельства давят со всех сторон, а на душе хорошо. Редко такое бывает.

— Это потому, что ты в кругу близких, — говорит Наташка и кладёт голову мне на плечо.

И то верно…

Утром я еду в ЦКБ, но к Андропову меня не пускают. Напрасно я пытаюсь доказать, докричаться и объяснить, что Юрий Владимирович меня ждёт не дождётся, пока нерадивые сотрудники щёлкают клювами. Открывает рыба рот, да не слышно, что поёт.

Ну как же так! Идеальная чистота и стерильность хороши в палатах пациентов, а не на лицах персонала! Приходится мне звонить Постову. Звоню и… не дозваниваюсь. Да ёлки-палки! Что происходит-то? Мне же потом и прилетит по башке… Блин…

Я выхожу из больницы и возвращаюсь в машину.

— Сегодня быстро, — замечает Алик.

— Ага, — соглашаюсь я. — Посидим немного, подождём. Набери номер, пожалуйста.

Я диктую.

— Постов, — отзывается Кири-Кири на том конце провода.

— Это Брагин, — рву я с места в карьер. — Я тут приехал в больницу, а меня не пускают…

— Да, я знаю, — холодно отвечает он. — Никого не пускают. Сегодня встречи не будет.

Блин, а позвонить заранее и отменить нельзя было?

— А когда теперь? — сердито спрашиваю я.

— Не знаю. Тебе сообщат, когда нужно будет подъехать.

— То есть, может быть ещё сегодня? — уточняю я.

— Нет. Сегодня точно нет. Юрий Владимирович неважно себя чувствует.

Твою дивизию! Неважно себя чувствует! Настолько неважно, что отменяет встречу? Ёлки, надеюсь, это не из-за моих рассказов… Блин…

— Поехали, — говорю я, закончив разговор.

Иванова достала адрес и теперь я еду к Панчишину. Живёт он на Речном вокзале. Путь неблизкий, надо сказать, но ладно, поговорить с ним лучше дома, мне кажется, а не в ЦК. Мало ли, вдруг, неадекват какой, разорётся ещё…

— Всеволод Игоревич, здравствуйте, — говорю я, глядя на хмурого сорокалетнего дядьку с большими залысинами и детским взглядом. — Я Егор Брагин из «Факела».

— Футболист? — прищуривается он.

— Нет, ВМПО «Факел». Заместитель Ирины Новицкой. Держите.

Взгляд у него детский, но глаз красные, словно он не спал всю ночь, а сидел за компом, что крайне маловероятно, по вполне объективным причинам. Я протягиваю ему увесистый пакет.

— Что это? — щурится он, слыша звяканье стекла.

Лена Иванова сказала, что он выпить не дурак.

— Это мелодии и ритмы зарубежной эстрады. Маленький подарок.

— Чего? — недоверчиво спрашивает Панчишин.

— Виски, коньяк, вермут, ром. Джентльменский набор. Только не говорите, пожалуйста, что не пьёте.