Цель неизвестна

Тут я, естественно, сделал стойку. Получать в десять раз больше нынешнего – очень даже недурно. На этой почве можно забыть про мою нелюбовь к ковырянию в кишках и прочих гадостях. То есть крови я не боюсь и от уколов сроду не прятался. Даже в детстве ходил к зубному спокойно. Но есть существенная разница при случае видеть или профессионально кромсать людей, а для учебы трупы. Бр-р-р. Не по мне это.

Так что, услышав, что сотня обещанная не жалованье, а лично воспитателю в карман, почти облегчение испытал. Платили ученикам в Московском госпитале примерно так же, как в академии (рубль в месяц), но на казенном коште и с казенным жильем. Проблема в том, поведал мне Тарас Петрович, что люди со средствами продолжают предпочитать немецких специалистов. Кто по привычке, а кто считая тамошние университеты более продвинутыми. И после здешнего заведения не так просто устроиться даже на должность младшего лекаря или помощника врача.

Поскольку без латыни в сем ответственном деле никак, курс состоял практически целиком из студентов Славяно-греко-латинской Академии, мало-мальски разумеющих данное наречие. Причем всех подряд не брали, проверяя словарный запас и безжалостно изгоняя негодных. Многие не желающие идти по духовной части дезертировали из нашего заведения сознательно, перебираясь к врачам под крыло.

На этой почве начальство вечно переругивалось. Если уж деваться некуда, норовили сбыть наиболее никчемных, буйных и сомнительных по личным качествам. Бидлоо в свою очередь строчил жалобы на недопустимое отношение со стороны ректора академии. Тут любовью и дружбой не пахло абсолютно. Вести меня в госпиталь, независимо от причины, преподавателю младших классов означало нарываться на неприятности.

Я еще больше зауважал Постникова. Неизвестно, сам способен ли на подвиг, а он, презрев всякие последствия, токмо о пользе печется. Не знаю, правда, чьей. Моей или Отечества, но практически без разницы. Все равно характер!

Мы пробежались по коридорам, получив изрядную порцию негатива. Атмосфера в больницах редко бывает приятной, но здесь все много хуже. Я же не в Швейцарии двадцать первого века нахожусь. Темно, душно, куча неприятных запахов. Карболки я до сих пор не нюхал, однако приблизительно так смердело в общественном туалете в Крыму в раннем детстве. Позже я столь изумительных впечатлений уже не испытывал.

Где-то по соседству кричит от боли человек. Может, операция, а может, просто ему отвратно. Помолчит – и вновь заходится. На нервы эти периодические вопли всерьез действуют. Потом мимо проволокли в ведре человеческую ногу в запекшейся крови. Осколки кости торчат из-под кожи. Хорошо, что я крови не боюсь и в обморок не падаю.

– Постой здесь, – приказал Тарас Петрович и сунулся в очередную дверь, постучав.

Я присмотрелся к привалившемуся к стенке молодому человеку с шикарной трубкой в зубах, временами окутывающемуся дымом, и решил познакомиться поближе.

– Из Спасской школы? – спросил он покровительственно на мой маневр сближения.

– Ага.

– Почему не помню?

– Я недавно учусь.

– Такой детина и недавно?

– Ну так уж вышло, – развожу руками.

– Правильно надумал, – кивает снисходительно, – харчи помимо рубля в месяц, жилье дают, от схоластики бессмысленной избавляешься навечно. – А люди в нас всегда нуждаться будут. Без места не останешься.

Я непринужденно пощупал полу его одежды.

– Сукно выдают на кафтан, камзол и штаны, из расчета на два года.

Видимо, на моем лице нечто отразилось, и он принял это за восхищение.

– Ну да, недурно живем.

На самом деле я не очень понял, как можно восхищаться подобным подарком. Даже в армии раз в год гимнастерку меняли. Правда, это было много позже. Никак я не привыкну к здешней убогости и нищете. Мне от подобных вещей плакать хочется, а они гордятся.

Дверь за спиной оказалась неплотно закрытой, и оттуда вдруг вырвался вопль:

– Да я тебя, скотину, в солдаты сдам!

– Он может? – спрашиваю с опаской, обнаружив очередную неизвестную ранее грань общения вышестоящих с подчиненными. Это ведь не российский вуз для не сдавших сессию студентов. Тут на всю жизнь забривают.

– Он все может, – на глазах поскучнев, признает мой собеседник. – На карцер с хлебом и водой, бить плетьми. В рекруты – это уж редко. Разве пьешь без просыху и пользы никакой. Он действительно учит на совесть, да притом зверь. Только это на пользу, – добавил после паузы. – Всему свое время. Гулянию и делу.

– Зверь в хорошем смысле слова.

Он подумал и усмехнулся, кивая. Тут дверь без предупреждения резко распахнулась, и оттуда пробкой вылетел красный как помидор парень. Видимо, это и был проштрафившийся. Мой собеседник вздохнул тяжко и принялся выбивать трубку. Ага, смекаю. Он следующий на очереди по разносу. Не зря дожидается.

– Заходи, Михайло, – позвал постниковский голос вне очереди.