Целитель. Приорат Ностромо

— Понятно… Переключите этот их «траулер» на меня! Достанут они?

— Да должны! — оживились на «суше». — Радиус действия — тридцать километров!

— Понятно. Конец связи.

Эдуард Второй криво усмехнулся, и подмигнул Наташе.

— Везет вам, как… утопленницам!

Тот же день, чуть позже

Кирибати, ПМТО «Табитеуэа»

«Сапсан» летел над океанскими валами в неумолчном реве и брызгах — пенная дорожка, взбитая реактивными выхлопами, утягивалась до горизонта.

У Вайткуса захватывало дух от полета над волнами. Авиалайнер мчится вдвое быстрей, но его бешеная скорость не ощущается, а здесь…

Блещущие волны накатывались, утекали под заостренный нос. Пятьсот километров в час!

«Сапсан» пересек экватор, и командир заглушил первый и шестой двигуны. Экраноплан чуток просел, почти касаясь днищем пенных гребешков.

— Подгребаем! — крикнул Киврин, оглашая анфиладу отсеков вдоль низковатой палубы.

— Етта… — внушительно начал Арсений Ромуальдович. — Не ори, не дома. И дома не ори.

— Поорешь там, как же! Натаха живо утихомирит!

Корнеев сумел обогнать Володьку в тесном центральном проходе, и подпустил ехидцы:

— Выйдешь на пенсию, напишешь «Записки подкаблучника»!

— Ой, а сам-то? Я хоть напишу, а тебе Ядзя не даст! Скажет: «Только под моей редакцией!»

Пока Витёк мучительно искал достойный ответ, Вайткус примиряюще захмыкал:

— Все мы немного подкаблучники… — и тяжко вздохнул.

— «Ходовая»! — отгулом донесся голос командира «Сапсана», каптри Пьянзина.

— Есть, «ходовая»!

— Удерживать курс корабля!

— Вас понял, курс сорок пять удерживаю!

Плоские атоллы почти не возвышались над волнами, и узнавались визуально лишь по рядам лохматых кокосовых пальм. Затем из вод поднялись здания — аккуратные сборные коттеджи, плоские ангары и цеха местной фабрики, выстроенные спецами «Зарубежстроя».

Последними проявились корабли.

На рейде в лагуне стоял ТАВКР «Минск». С его палубы поблескивал строй «Яков-141», выглядевших издали лакированными модельками самолетиков.

А вот самый здоровенный корабль даже не пытался зайти во внутренние воды Табитеуэа — большой атомный разведывательный корабль «Урал» дрейфовал в океане, светясь белыми сферами, прячущими РЛС. Картинка!

Движимый двумя моторами из шести, «Сапсан» плавно приводнился, сбавляя скорость до «пешеходной». Большой минус экраноплана, как, впрочем, и судна на воздушной подушке — паршивая маневренность. Его не развернешь на месте, а в поворот надо вписываться загодя, по широкой дуге. Впрочем, неумеха и на велике не свернет, а человек умелый справится со всем, что движется.

Со свистящим рокотом «Сапсан» рассекал голубые воды лагуны. Глухой гул реверса — и «летучий корабль» отшвартовался, со скрипом потершись носом о вывешенные кранцы.

— Иа ора на! — на пирсе запрыгали молодые зубастые парни в одних шортах, смуглые и босые. — Иа ора на!

Выглянув из люка, Вайткус помахал в ответ, вызвав у местных взрыв энтузиазма.

— Арсений Ромуальдович! — трубно взревел командир экраноплана, слегка заплывший атлет. — Объявляется перерыв на заправку, профилактику и чек-ап. Часика три можете погулять… Соблазнить хорошенькую вахине — или налопаться манго — они тут дюже сочные!

— Вахине? — ухмыльнулся Арсений.

Переждав обильную порцию гогота, он услыхал жизнерадостный ответ Пьянзина:

— Само собой, местных женщин не сравнить с русскими красавицами, зато они очень покладисты и совершенно не капризны. А наших просто обожают! Водят повсюду, и лопочут: «Мы…» М-м… Как же они себя называют… Экскурсоводы? Нет… А! Гиды! Вертят попами, и — «Мы — гиды!» Хе-хе…

Подумав, Вайткус переоделся в «тропичку», и сошел на гостеприимный берег. Давненько его не водили на экскурсию…

Глава 13

Среда, 21 апреля. Ближе к вечеру

Тихий океан к востоку от острова Онекотан,

борт д/э «Богатырь»

Второй час я бесцельно шатался по палубе. Была, правда, попытка засесть в каюте, наедине с компом, и поработать на благо, но ее не засчитали — беспокойство гнало меня наверх, под зябкое солнце.

Хотел было присоседиться к Рите, но застыдился, и ушел на цыпочках. Моя разлюбезная серьезными делами занималась — отвечала на звонки, переговаривалась то с Останкино, то с Северо-Курильском, связывалась с «Пионером», — что ж ей, еще и суженому слезки вытирать?

А когда я в третий раз спустился в каюту, и тут же покинул ее, вернувшись на шкафут, то рассмеялся, хотя и немножко нервно. Мне стало понятно, от какой истины я бегаю. Она изумляла меня, эта истина, приводила в смятение, но в то же время странно успокаивала.

С каждой минутой я всё больше, всё полнее уверялся в том, что действительно люблю Инну, что расточаемые ей некогда признания шли не от руки, а от сердца. И всё, что было между нами, начиная с того далекого февральского дня, когда я влюбился в эту милую дурёху, случилось не зря. И завилась наша с ней мировая линия, пусть и ломаная местами, кривоватая, но общая…

«Две ниточки сплелись…»