Целое лето

Бабушка его ждала. Мать, оказывается, звонила буквально каждый час. Обцеловав внука и отправив отмываться с дороги, бабушка стала звонить в ответ, но ничего не получалось. Глеб же, стоя под тепловатой и попахивающей тиной водичкой, с испугом думал, до чего же бабушка сдала за эти два года, что он её не видел. Тогда, в позапрошлом — её можно было бы назвать подтянутой, даже спортивной. Бабушка бегала на лыжах и ездила на велосипеде. Сейчас… сейчас она была худой и слабой. И это лицо, обтянутое сухой желтоватой кожей… впавшие глаза за толстыми очками, тёмно-коричневые черепашьи веки… Только волосы не изменились совсем — та же аккуратная стрижечка каре, тот же цвет — пепельно-серый. И потом, когда они уже сидели за столом («Ну что же ты совсем не ешь?»), и Глеб налил себе по обыкновению полчашки заварки, она посмотрела на это, хотела что-то сказать, но ничего не сказала; себе же она наливала из отдельного чайничка, «сиреневенького» цвета с сердечком на боку, и напиток тот благоухал чем угодно (ландыши? мята?), но только не чаем.

— Я матери сэмээску отправил, — сказал Глеб. — Что приехал и всё в порядке.

— Что же она трубку не берёт? — продолжала тревожиться бабушка.

— Спит, наверное, — сказал Глеб. — Иногда она поверх своих таблеток ещё и снотворным закидывается. Тогда можно бомбы взрывать — не проснётся.

— Снотворным?

— Ну да. Таблеточки такие, что под лупой рассматривать надо. Просыпала один раз… А если ты что подумала, то — нет. Вермут иногда покупает. Обычно «Чинзано». Бутылку в месяц примерно. Ну, или когда магнитные бури.

Бабушка покивала.

— Отцу звонил?

— Звонил, — с неохотой ответил Глеб.

— И что он?

— Сказал, что у него другая линия.

— И всё?

— Угу.

— Не перезванивал?

— Зачем? Отметился, что живой. Как у него с этой… новой?

— Он передо мной не отчитывается.

— Правда, что на седьмом месяце?

— Может быть. Сама не видела.

— Баб…

— Что?

— А почему это у всех педагогов такие поганые дети вырастают?

— А потому что работа такая, что на них сил не остаётся. И потом… Педагогика — это ведь набор приёмов манипуляции. И как-то к своим детям грешно его применять. Или стыдно… не знаю. Вот и вырастают… маугли. Думаешь, что одной любовью… а никак.

— Маугли, — хмыкнул Глеб. — Да уж… ну, понятно.

— А ты мне тоже тут потерянное поколение не изображай. Я на вас таких за полста лет насмотрелась до икоты. Меня этим не проймёшь. Рано тебе отца судить. Ты ведь про него, по существу, ничего не знаешь…

— Откуда мне?

— Вот и я говорю…

— Так рассказала бы.

Бабушка внезапно замолчала. Задумалась, глядя в свою чашку.

— Расскажу, — сказала она медленно. — Но не сейчас.

— Почему?

— Потому что это долго… и тяжело… и надо многое объяснять. А я устала. И ты устал. И мне надо подумать. А тебе надо выспаться.

— Да высплюсь…

— Утром в школу.

— Чего?

— В школу, говорю. Я директору звонила сегодня, так что ждут тебя с распростёртыми. Уроки в девять начинаются, без четверти зайдёшь к нему, представишься. Школа неплохая… всё ещё. А дальше — разберёмся.

— Давайте, пока доктора в операционной, мы с вами побеседуем тихонечко. Всё равно же надо…

— Да, конечно… — Чубака попытался скосить глаза на милицейского сержанта, но сморщился от внезапной боли за переносицей.

— Костик, ты дикий какой-то, — сказала регистраторша. — У человека наверняка сотрясение…

— Люся, а у нас огнестрел, понимаешь? И значит, где-то шатается отморозок с пистолетом. Анатолий… — сержант посмотрел на бланк, — Гаврилович, вы же понимаете, что…

— Я понимаю. Давайте. Вы спрашивайте, я что смогу…

— Чубак Анатолий Гаврилович, тысяча девятьсот семьдесят пятый, мужской, проживает по адресу пэгэтэ Тугарин, улица Пионерская, дом четыре, квартира четыре, место работы — гимназия номер два, преподаватель физики и математики…

— Всё верно.

— Двадцать пятого сентября около двадцати трёх часов вы возвращались с автопрогулки… куда ездили?

— До трассы, немного по трассе в сторону Элисты, потом обратно.

— А выехали из дому во сколько?

— Не засекал время. Но ещё засветло.

— Часто так ездите?

— Не очень. Когда надо подумать. Отвлечься. Как-то так.

— Понятно. А что, какие-то проблемы?

— А это имеет отношение?

— Не знаю. Сами-то как считаете?

— Думаю, не имеет.

— Ладно… Значит, около двадцати трёх… Кстати, вы ехали при дальнем свете?

— Ну конечно.

— С фарами всё нормально?

— Раньше не жаловался.

— Вы их не меняли, не регулировали?

— С тех пор, как машину купил — только протирал.

— Как же вы гражданина-то не заметили?

— Почему не заметил? Заметил.

— Тормозить начали за двадцать метров. Скорость была восемьдесят с хвостиком?

— Семьдесят — семьдесят пять. Там же поворот и въезд на мост.

— Водитель вы, похоже, аккуратный, ни одного замечания за пять лет. Что же вы тут-то сплоховали?

— Не знаю. Он внезапно появился.

— Выбежал?

— Нет. Образовался.

— Что значит: образовался? Что вы такое говорите?

— То и говорю. Не было, и вдруг…

— То есть вы ни на что не отвлекались…

— Поворот же.

— Ну да, поворот.

— Там ещё волк был.

— Кто?

— Волк. Его я тоже сбил. То есть в основном его. Мужика только зацепил. А об волка бампер снёс.

— Об волка?

— Ага.

— Может, собака это была?