Целое лето

Глеб проснулся совсем рано, ещё до рассвета, и какое-то время просто лежал, разглядывая потолок. Когда-то потолок был тёмно-синий, и на нём нанесена была карта звёздного неба. С годами синий цвет стал скорее серым, пошёл трещинками, кое-где и пооблупился; звёзды выцвели или отклеились. Но бабушка упорно не закрашивала его и не закрывала модной плёнкой… Возможно, под воздействием этого неба и сны были какие-то полукосмические: Глеб парил высоко над Землёй, видел облака и горы, знал, что не упадёт… и при этом чего-то боялся; страх был не острый, а постоянный, привычный, застойный, как табачный перегар в бабушкиной комнате. Бабушка, кажется, и не ложилась совсем — ходила, поскрипывала половицами, брякала посудой на кухне. Иногда невнятно что-то говорила, и Глеб догадался, что она разговаривает сама с собой. Наконец ему надоело лежать.

Бабушка сидела на кухне, глядя в окно. Горка окурков свешивалась из пепельницы.

— Привет, ба, — сказал Глеб. — Есть что поесть?

— В холодильнике, — отозвалась бабушка, не оборачиваясь.

— Что-то ты много куришь, — сказал Глеб неуверенно.

— Кому много, а кому в самый раз, — сказала бабушка. — И прихвати из морозильника хлеб.

— Из морозильника? — переспросил Глеб.

— Да.

— Ты хлеб держишь в морозильнике?

— А что там ещё держать?

— И действительно…

Глеб принёс кастрюльку со вчерашним селёдочно-картофельным салатом, маслёнку и замороженные ломти ржаного хлеба. Бабушка сунула пакетик с хлебом в микроволновку, включила её — и не успел Глеб положить себе (бабушка жестом отказалась) салат на тарелку, как микроволновка звякнула, и воздух наполнился ароматом свежайшего ржаного…

— Офигеть, — сказал Глеб, втягивая носом воздух. — Век живи, век учись, дураком помрёшь.

— Наворачивай, — сказала бабушка. — Кстати, салат можешь класть на хлеб, очень вкусно.

— Не надумала? — спросил Глеб с набитым ртом.

— Что именно? — бабушка поставила чайник на плиту, включила газ.

— Рассказать мне об отце. О родителях. Я же понимаю, что это ж-ж-ж неспроста…

— Надумала. До вечера потерпишь? Надо будет заодно фотографии поискать.

— А я что, не всё видел?

Бабушка усмехнулась:

— Боюсь, я и сама-то не всё видела…

— А где они?

— Думаю, на чердаке. Вернёшься, полезем вдвоём. А может, в гараже. Но всё-таки, наверное, на чердаке.

— Слушай! А «москвич» живой?

— Да что с ним сделается? Неистребимая вещь, теперь таких не делают. Лучшая малолитражка Европы…

— Что?! Вот это ведро с гайками?!.

— Потом уже всё испохабили. А когда их только начали выпускать и когда мы с дедом его купили — ровно в тот год и дали этой машинке золотую медаль. Забыла уже — то ли на Всемирной выставке, то ли на каком автосалоне… надо будет посмотреть. Склероз мы не поощряем в себе…

— Ничего себе… Сейчас такое рассказать — обглумят, и всё.

— Вам бы только глумиться… Ладно, поел — беги. Да, и список учебников у директора возьми, я потом с библиотекой созвонюсь… Дорогу сам найдёшь — или проводить?

— Бабушка…

В школе этой Глеб несколько раз бывал и даже застал последний год бабушкиного директорства. Пройти по, свернуть направо на Центральную — и десять минут неторопливой прогулки под тополями и каштанами. Потом, поравнявшись с универмагом, надо свернуть в крошечный скверик с клумбой посередине, окаймлённый кустами бузины — и вот сразу за ним будет школа. Её построили давно, после войны: над высоким (кажется, такие называются французскими) центральным окном второго этажа проступают цифры 1–9 — 4–7. Когда директором была бабушка, школу красили в бледно-красный цвет, а потом — в бледно-зелёный…

А вот и новенькое. В скверике поставили фонтан. Неказистый, квадратный, с какой-то абстрактной фигурой посередине — а всё-таки приятно. Струйки брызгают, струйки бегут… Уже миновав фонтан, Глеб вдруг обернулся: возникло острое чувство, что этот фонтан он уже где-то видел, и при обстоятельствах не самых приятных. Где-то. Не здесь. И небо тогда было чёрным… Поёжившись, он поднялся на невысокое просторное крыльцо и потянул на себя дверь.

Ещё одно изменение по сравнению с бабушкиным временем: узкий загончик с турникетом в конце. Рядом сидит охранник в чёрной форме.

— Здравствуйте, — сказал Глеб. — Мне к Александру Павловичу.

Охранник молча нажал кнопку. Турникет пропустил Глеба.

— На второй этаж, прямо, — сказал охранник вдогонку. Голос у него был сиплый.

— Я знаю, — сказал Глеб.

Школьники ещё только подтягивались, в коридоре было пусто. Половицы рассохлись до такой степени, что даже не скрипели, а сухо постукивали. Зато лестницу, похоже, отремонтировали за бешеные деньги: ступени были мраморные, перила — художественного литья. Но поручни перил уже успели изрезать.

Дверь в кабинет директора сияла алым дерматином. «Алая дверь», подумал Глеб, хорошее название для фильма ужасов. Все, кто заходит туда, возвращаются совсем другими…

— Здравствуйте, — сказал Глеб, заглянув в дверь. — Я от Евдокии Германовны…

— Заходи, — сказал директор, не отрываясь от экрана монитора — старенького, электронно-лучевого. — Две минуты посиди…