Целое лето

Пространство, доселе цельное, вдруг распалось на какие-то ячейки: кубические, пирамидальные, цилиндрические, другие. Они ограничивали пустое пространство таки образом, что все предметы в комнате оказались как бы за прозрачным стеклом. Нет, за тонкой плёнкой. И сами предметы — стол, шкаф, потолок, стена — были всего лишь рисунками на этом стекле, рисунками с той стороны. За рисунками скрывалось что-то другое, но рассмотреть это было невозможно. Свет изменился, стал, если так можно выразиться, более прозрачным. Глеб при этом испытывал лёгкую тревогу, и только. Даже никакого любопытства, как будто всё было обыденно. Он осмотрелся. Глаза привыкли к новому зрению, и вот — обозначился коридор. Он подводил к входной двери, которая была не настоящая. Он вышел наружу — кажется, так и не отворяя двери. На улице было темнее, чем дома, и Глеб откуда-то знал, почему это так, просто не мог объяснить. Тут тоже было ячеистое пространство, в котором обнаружился длинный извилистый проход. Трудно было понять, что находится по сторонам, но это было не так уж и важно. Он шёл туда, куда вёл проход. За очередным поворотом обнаружился гараж. Глеб прошёл сквозь его дверь. Внутри всё сияло, словно внутренность какой-то ёлочной игрушки. С трудом он понял, куда надо идти и на что смотреть. Это был салон «москвича». Так. Теперь надо сунуть руку в бардачок…

«Пульт» лежал там. Глеб хотел его взять, но пальцы прошли насквозь. Почему-то занемело — или мгновенно замёрзло? — всё тело. А в следующую секунду он оказался снаружи, куда-то двигаясь совсем не по своей воле. Ничего нельзя было понять из окружающего пейзажа. Потом он понял, где находится: у угла дома напротив заколоченного киоска. Вот там, в пяти шагах отсюда, он отбивался от очумелого волка… Но сейчас был день, чёрное размазанное пятно солнца стояло почти над самой головой, и странные неподвижные, но тоже размазанные, манекены людей стояли на асфальте в позе идущих…

А потом всё стремительно размоталось назад, за одну сотую потраченного времени, и Глеб опять оказался стоящим перед столом, на котором были разложены фотографии, и свет то ли мерк, то ли разгорался… Незаметно сознание покинуло его, и он медленно и мягко повалился на пол.

Гроза обрушилась на город лишь однажды, зато почти до вечера грохотало по сторонам, и видно было, как из обрюзгших лиловых туч спускались в отдалении косые занавесы. Молнии в землю не били, метались внутри облаков.

Иногда, будто спустившись с ледяного неба, порывами начинал дуть очень холодный ветер. Потом переставал, и снова на какое-то время устанавливалось влажное ненадёжное тепло.

Люди стремились под крыши, и потому некому было видеть молодую женщину в голубеньком бесформенном пластиковом плаще, ведущую за рога велосипед. На багажнике громоздился рюкзак, укрытый такой же голубенькой пластиковой накидкой. Хотя супесь впитала в себя пролитую влагу почти мгновенно, ехать по ней на велосипеде было нелегко.

Поэтому Алина просто шла, слегка опираясь на руль.

Когда-то завод — Тугаринский электромеханический, ТЭМЗ — был широко известен по всему Союзу, хотя и в узких кругах, поскольку выпускал очень хорошие блоки зажигания для разнообразных моторов: мотоциклетных, лодочных, автомобильных. К началу девяностых завод начали расширять под какую-то ещё продукцию (кажется, электродвигатели), построили два цеха, завезли станки. Заодно построили общежитие-малосемейку, детский сад, базу отдыха на природе… И тут всё рухнуло. В общежитии с тех пор жил кто попало, детский садик оттягала себе какая-то секта, а база отдыха пошла по рукам — и наконец просто закрылась и поросла бурьяном; пруд, возле которого она стояла, спустили (это, кстати, и был тот котлован, где мы с Женькой упражнялись в стрельбе). Щитовые домики стремительно пришли в негодность…

Алина приблизилась к дыре в сетке-рабице и громко свистнула. Через несколько минут откуда-то беззвучно возник Благоволин.

— Ага, — сказал он, оглядывая Алину с головы до ног. — Неплохо, неплохо. Экстерьер… да и функциональность. Поесть привёз? А то я всё на подкожном.

— Привёз… точнее, привезла. Говори со мной как с женщиной. Чтобы я не сбивалась.

— Попробую. Женщина… — Благоволин ухмыльнулся. — А звать как, женщина?

— Алина.

— Алина… И имя неплохое. «Посредник» нашёл? Извини, деточка: нашла?

— Нет. Всё обыскала, но…

— Вот это плохо. Соображения есть?

— Там ещё какие-то люди топтались — после того, как мы тебя увезли. Много следов. А может, Семь-сорок очнулся и уволок.

— Ладно, пойдём в дом… Если Семь-сорок, то хорошо, а если кто-то посторонний… даже не знаю. Это учитель тебе передал, где я?

— Конечно.

Они прошли мимо разваливающихся домиков к вагончику-бытовке. В отличие от домиков, это было сбито на совесть. Краска, конечно, облезла, крышу местами прихватила ржавчина — но и только.

В вагончике Благоволин первым делом вытащил из рюкзака наугад банку консервов с колечком, вскрыл её и стал жадно есть белёсое месиво, подцепляя его крышкой.

— Что это, Бэрримор? — спросил он с набитым ртом.