Цемах Атлас (ешива). Том первый

Хайкл изучал мусар по огненным словам рабби Исроэла Салантера: «Человек свободен в своем воображении и пленен в своем разуме…» Как мог он сравнивать дочь реб Гирши Гордона с Суламифью из «Песни песней», являющейся святыней, песней, связывающей сообщество Израилево с Господом, да будет Он благословен?! Он чувствовал, что эта девушка для него больше духовность, чем материальность. Она не так зажигает его тело, как затуманивает мысли. Так, значит, его прегрешение еще больше! Как она может стать для него духовностью в то время, как перед ним столь великий путь Торы и мусара? На протяжении всей недели он искал Чарну в валкеникских переулках, чтобы увидеть, что она всего лишь простая смертная, всего лишь плоть и кровь. Однако он не встретил ее, и синий платок с красными цветами на ее плечах превратился в его воображении в завесу на священном орн-койдеше. Он окружал ее резными фигурками оленей и львов до тех пор, пока она сама не стала для него священным орн-койдешем в запертой холодной синагоге. Виленчанин видел, что не может справиться с собой, эта Чарна уже вплелась даже в напев, с которым он читал Гемару. Ему придется поговорить с главой ешивы и с директором реб Цемахом Атласом о том, как справиться с соблазном, притворяющимся священным орн-койдешем.

Глава 4

Реб Липа-Йося, валкеникский резник и ведущий общественных молитв, старик за семьдесят, еще вел молитвы в синагоге, но больше уже не резал скотины и птицы. Его заменил старший зять, которого звали по имени его жены, Юдл Хана-Леин. А вот жена называла его «мой недотепа». У Юдла Хана-Леина были холодные рыбьи глаза, желтоватое лицо и седая борода. Он постоянно пыхтел от страха из-за того, что ничего не знал основательно. Он читал Тору по свитку, путаясь при этом в мелодии и даже в звуках. Обыватели заглядывали в Пятикнижие и подсказывали ему. От этого он еще больше терялся. Он потел и делал еще большие ошибки. Когда он, стоя на биме, видел, как кривится какой-нибудь обыватель, то истолковывал это как то, что тому не нравится его чтение или что он торопится домой на кидуш. И Юдл начинал торопиться тоже. И именно у этого обывателя были к нему потом претензии за то, что он так торопился. Когда Юдл забивал бычка, а вокруг него стояли мясники, на него нападал смертельный страх. От страха он делал некошерным мясо, за что ему потом приходилось платить из своего кармана. Он, кроме того, делал обрезание младенцам. Однако местные евреи скорее бы доверили татарину из близлежащей деревни, чем Юдлу Хана-Леину. Он ждал, когда его жена родит мальчика, чтобы сделать ему обрезание. Однако жена резника рожала девочек, только девочек, полный дом дочерей и ни одного сына. Хана-Лея была низенькой женщиной с ввалившимися щеками и большим носом, а живот у нее был большой даже тогда, когда она не была беременна. Из-за частых родов она постоянно болела. Каждый раз, когда она в очередной раз беременела, она вздыхала соседкам:

— Молите за меня Бога, чтобы я родила девочку.

Она предпочитала иметь полный дом девиц, чем мальчика, которому ее «недотепа» сделал бы обрезание.

Старому резнику не было радости и от младшего зятя, Азриэла Вайнштока. Он-то как раз был удачливый, хорошо зарабатывал, но его никогда не было дома, кроме Пейсаха и Кущей. Азриэл Вайншток разъезжал по миру, собирая деньги на ешиву. Неизвестно, на какую именно ешиву он их собирал. Люди знали только, что он каждый год едет в Лондон, в Амстердам, и, говорят, он там время даром не теряет. В Валкениках у него было прозвище Шея. Разговаривая с людьми, Азриэл Вайншток выпячивал вперед живот, опирался левой рукой на тросточку, а правой поглаживал свою жирную белую холеную шею. В местечке его не любили, потому что он носился по всему миру с секретами какой-то тайной ешивы и потому что его считали за гордеца. Слыхали, что он большой проповедник. Тем не менее от него не могли добиться, чтобы он прочел проповедь в синагоге. Тесть ненавидел его еще больше, чем своего старшего зятя Юдла, годившегося только на то, чтобы плодить девчонок. Целый год Азриэла не было дома, а когда он приезжал на праздники домой, то сидел за столом, задрав голову, поглаживал холеную шею и сладко улыбался, как будто думая о своей хорошей жизни за границей.