Цемах Атлас (ешива). Том первый

Но он отказался:

— Раввин зависит от мнения других, а я не хочу ни от кого зависеть.

Тем временем наступила поздняя осень с непролазной грязью и первыми морозцами. Раввин реб Янкев а-Коэн Лев из-за своего преклонного возраста отложил отъезд в Эрец-Исроэл на будущее лето. Охотники получить освобождающееся место ленились тащиться в Валкеники в плохую погоду — сначала поездом, а потом на телеге, и все это ради весьма сомнительной надежды понравиться больше, чем предыдущие кандидаты. Местечко занялось обеспечением учащихся начальной ешивы, среди обывателей был введен сбор для глав ешивы, и спор относительно вакансии раввина временно прекратился.

Цемах Атлас не добился бы так легко от валкеникских евреев, чтобы они приняли к себе начальную ешиву, если бы реб Гирша Гордон не вызвался помочь первым. Уважение к зятю раввина было достаточно велико, чтобы все последовали его примеру. Ему, самому уважаемому еврею в местечке, решили выделить в качестве гостя на субботу Хайкла-виленчанина, потому что он учился с тщанием и работал над улучшением своих личных качеств.

— Видишь, к Торе ничего не добавляют, — говорил реб Менахем-Мендл своему ученику в новогрудковской манере. Хайкл ожидал, что зять раввина будет разговаривать с ним о талмудическом трактате, который он изучает. Поэтому всю неделю он искал ответы на возможные вопросы в святых книгах и готовился. Реб Гирша Гордон принял его дружески, но едва с ним разговаривал. Он только следил, чтобы гость не стеснялся и ел. Зимними пятничными вечерами после еды старый раввин выступал перед обывателями с проповедью по недельному разделу Торы. Со временем старый раввин завел обыкновение засыпать после еды, и его сменил бывший зять. Он сидел за столом, погруженный в книги комментариев на Святое Писание, и ни с кем не разговаривал.

Сын реб Гирши от его покойной первой жены учился в каменецкой[128] ешиве. За столом сидела его вторая жена и их дочь. Шестнадцатилетняя Чарна была полноватой, неловкой, еще не оформившейся. Но у нее были смеющиеся светло-зеленые глаза, густые темно-рыжие волосы с красноватым отблеском, две длинные толстые косы и свежие, сочные губы. Мать выглядела так же, как дочь, только выше и шире. Обе женщины носили на плечах большие платки, украшенные красными цветами на голубом фоне, и обе они не переставая смотрели влюбленными глазами на хозяина дома.

— Когда кончится суббота, папа, я вырву из твоей бороды седые волоски. Борода красива или когда она целиком черная, или когда целиком белая, — громко звенел смех Чарны, поглядывавшей на Хайкла по-детски капризно и в то же время гордо и повелевающе, чтобы и он восторгался ее папой.

Реб Гирша поднял голову от книги и посмотрел на дочь с укоризной, как же это она совсем не стесняется постороннего сына Торы. Однако ее веселые, лучащиеся глаза растопили лед его огорченного взгляда, и он снова уткнулся в «Алшейха»[129], пряча улыбку в усы. Хозяйка тоже улыбнулась, щеки ее порозовели. Хайкл почувствовал, что у него сжалось сердце и что-то затрепетало в груди. Он представил себе, как Чарна гладит бороду своего отца, когда при этом нет посторонних. Правда, он не мог понять, что особенного она и ее мама находят в бородатой физиономии реб Гирши. Он нетерпеливо ждал окончания ужина. Однако когда ужин наконец закончился и Хайкл вышел на улицу, ему стало тоскливо оттого, что он не мог остаться и посидеть за столом подольше, чтобы поглядеть, как дочь смотрит на своего отца.

Весь субботний день Чарна провела у валкеникского раввина и раввинши. Хотя она была дочерью реб Гирши от второй жены, ее любили в доме раввина, как родную внучку. Виленчанин печально сидел над чолнтом[130], то же было и во время третьей трапезы[131]. Без девушки ее родители казались ему серыми и занудными, как поздняя осень, стоявшая на дворе. Целую неделю после этого Хайкл видел в воображении красноватый отблеск волос этой девушки, сплетавшихся с золотистым пламенеющим светом субботних свечей в высоких подсвечниках. Покой пятничного вечера в доме торговца мануфактурой, накрытый белой скатертью стол, большой книжный шкаф, хозяйка со светлым лицом, угольно-черная с серебряными ниточками борода реб Гирши — все дрожало в тихой игре теней и света вокруг образа Чарны, пока она не начала ему казаться Суламифью из «Песни песней».