Цементный сад

Я повернулся и выбежал из кухни. В гостиной остановился, огляделся в поисках командора Ханта. Оказалось, его убрали в книжный шкаф. Я сунул книгу под мышку, взбежал по лестнице к себе в комнату и рухнул на кровать.

8

Тяжелые сны все чаще превращались в кошмары. В холле у нас стоял большой деревянный ящик, я мог дюжину раз пройти мимо и о нем не вспомнить. Но сейчас, идя через холл, остановился взглянуть на него. Крышка, крепко заколоченная наяву, теперь была откинута, из нее торчали гнутые острия гвоздей, виднелись царапины и белые полоски расщепленного дерева. Я подошел поближе – только так, чтобы не заглядывать внутрь. Это сон, говорил я себе, это все сон. Бояться нечего. В ящике что-то было. Я попробовал открыть глаза, даже увидел на миг дальний конец собственной кровати, но тяжесть сна надавила на веки, и я снова оказался в холле, теперь – над самым ящиком, тупо глядя внутрь. Снова попытался проснуться, на этот раз глаза распахнулись легко, без усилий. Я увидел угол кровати и брошенные на пол вещи. В кресле у кровати сидела мать, глядя на меня огромными пустыми глазами. Это потому, что она мертвая, подумал я. Мама была совсем крошечной, ноги ее едва доставали до пола. Она заговорила, и голос ее звучал так знакомо, что я не понимал, как мог наяву его забыть. Но того, что она говорила, я не понимал. Она произнесла какое-то странное слово: то ли «друлить», то ли «брулить».

– Прекрати же наконец друлить! – говорила она. – Неужели не можешь перестать, даже когда я с тобой разговариваю?

– Я ничего не делаю, – возразил я и тут, взглянув вниз, обнаружил, что одеяла нет, что я лежу перед ней голый и онанирую. Рука у меня двигалась взад-вперед, словно челнок на ткацком станке.

– Мама, я не могу перестать! Это не я!

– Что сказал бы твой отец? – грустно проговорила она. – Что сказал бы отец, будь он жив?

И, уже просыпаясь, я услышал свой собственный голос:

– Но ты тоже умерла!

Однажды днем я решил рассказать этот сон Сью. Когда она открыла мне дверь своей комнаты, в руке у нее я заметил блокнот. Слушая меня, она закрыла блокнот и сунула его под подушку. К моему удивлению, мой сон ее насмешил.

– А мальчишки правда все время это делают? – спросила она.

– Что делают?

– Ну, друлят.

Отвечать я не стал, а вместо этого вдруг спросил:

– Помнишь, мы втроем играли в ту игру?

– Какую?

– Ты была инопланетянкой, а мы с Джули тебя изучали.

Сестра кивнула и скрестила руки на груди. Наступило молчание. Я не понимал, зачем об этом спросил, и не знал, что сказать дальше.

– Помню, – сказала она наконец. – Ну и что?

Странно: я пришел рассказать ей свой сон и поговорить о маме, а вместо этого мы говорили о чем-то совсем другом.

– А сейчас, – наконец медленно проговорил я, – сейчас тебе больше не хочется играть в такие игры?

Сью покачала головой и отвернулась.

– Я почти и не помню, что это была за игра.

– Мы с Джули тебя раздевали…

Прозвучало это как-то странно – совсем не похоже на то, что было на самом деле. Я замолчал. Сью снова покачала головой и произнесла неубедительно:

– Правда? Знаешь, я действительно очень плохо помню. Маленькая была. – И, помолчав, добавила: – Мы вечно выдумывали какие-то дурацкие игры.

Я присел на кровать Сью. По полу у нее были разбросаны книги, свои и библиотечные, иные, раскрытые, валялись корешками вверх. Мне захотелось взять и посмотреть какую-нибудь из них, но при одной мысли о чтении я ощутил усталость.

– И не надоедает тебе сидеть тут весь день и читать? – спросил я.

– Мне нравится читать, – ответила Сью. – И потом, все равно больше нечем заняться.

– Да мало ли чем можно заняться! – возразил я, только чтобы снова услышать из ее уст, что заняться в нашем доме нечем.

Но она пожевала тонкими бледными губами, как делают женщины перед тем, как накрасить их, и сказала:

– А мне не хочется.

Довольно долго мы сидели молча. Сью начала что-то насвистывать. Наверное, ждет, когда я уйду, подумал я. Внизу открылась дверь черного хода, послышались голоса Джули и ее приятеля. Хотелось бы мне, чтобы Сью не любила Дерека так же, как я, тогда бы нам с ней нашлось о чем поговорить! Но она только подняла тонкие брови и сказала:

– А вот и они.

– Ну и что? – глупо спросил я, чувствуя, что один, совсем один на свете.

Сью перестала свистеть. Я поднял с пола какой-то журнал и начал, не глядя, его листать. Оба мы прислушивались. Они не поднимались наверх, вместо этого мы услышали, как внизу льется вода из крана и звякают чайные чашки.

– Ты все еще пишешь дневник? – спросил я.

– Иногда, – ответила Сью и покосилась на подушку, как будто боялась, что я выхвачу оттуда ее сокровище.

Я подождал несколько секунд, а затем проговорил очень печальным голосом:

– Как бы мне хотелось прочитать, что ты пишешь о маме! Только о маме, больше ничего. Можешь сама мне прочесть, если хочешь.

Внизу завопило радио: «Если соберешься к морю, крошка, по дороге мимо моего окошка…» Я поморщился, не сводя скорбного взгляда с сестры.

– Ты ничего не поймешь.

– Почему?

– Потому что ты никогда ее не понимал, – быстро проговорила Сью. – И всегда ужасно с ней обращался.