Цена

- Я думаю, апостол хотел, чтобы не бороться подлостью против подлости, - вмешался ксендз Гаврилко.

- А к чему желает вынудить нас Мюллер? – припомнил Брусь. – Именно к тому, чтобы подлость побеждать такой же мерзостью.

- Не нас, не нас! – воспротивился редактор Клос. – Мюллер разговаривал с паном графом Тарловским…

- А пан граф его условия принял… - криво усмехнулся Седляк.

- Э, нет, пан начальник! Никаких условий я не принял… Ответить ему я должен завтра, а вот какой это будет ответ – решат все.

- И, по вашему мнению, если мы все примем решение, то все будет в порядке, справедливость восторжествует?

Граф, которого этот вопрос больно кольнул, не знал, что и ответить, но его выручил Кржижановский:

- Господа, такие понятия, как справедливость…

- Весьма относительны, вы это хотели сказать, пан адвокат? – атаковал Брусь.

- Ну, до определенной степени…

- Вы ошибаетесь, относительными являются критерии красоты, но не критерии справедливости! Это эстетика является относительной сферой, но не этика!

- Это вы ошибаетесь, пан магистр. Справедливость…

И снова Кржижановскому не дали развернуть мысль. На сей раз ударил Станьчак:

- Прошу прощения, пан меценас, но вы сейчас нам будете пиздеть о справедливости меньшей, или же исключительно о большей справедливости?... Должен признать, что не уверен, каким образом справедливость делится на эти два подвида, то есть – в какой пропорции? Впрочем, говоря откровенно, я сомневаюсь, чтобы она делилась хоть в какой пропорции, здесь уж я склонен доверять Бонапарте, который сказал: "Справедливость неделима, не может быть половинной справедливости". Тем не менее, задаю вам вопрос о разделе, ибо, зная, как вы поделили зло на большее и меньшее – я склонен был бы предполагать, что и справедливость, в соответствии с вашей юридической доктрине, подверглась раздвоению.

Сконфуженность Крижижановского достигла зенита. Заикаясь, он сказал:

- Что же… с точки зрения права… Или вы спрашиваете, потому что…

- Спрашиваю я из банального любопытства, пан Кржижановский. А точнее – из его второй разновидности.

- Второй разновидности?...

- Ну да, второй. Которая не приводит спрашивающего в ад. Так все же – какая справедливость является большей, а какая – меньшей?

- Пан профессор, справедливость… полноценная справедливость может существовать лишь тогда… то есть, она должна существовать тогда, когда у основ…

Продолжать бубнить Кржижановскому помешал Малевич:

- Либо она не должна существовать!

- Как это? – удивился Брусь.

- Я говорю, что, возможно, справедливость и не должна существовать. Во всяком случае, всеобщая справедливость.

- Почему же, пан советник? – спросил Хануш.

- Это только теория, доктор.

- Ваша теория?

- Нет, не моя. Я только повторил вам квинтэссенцию одной правовой лекции.

- И кто ее читал? – заинтересовался Кржижановский.

- Это было на семинаре. Видите ли, пан адвокат, я тоже изучал право – в Львовском университете, целых четыре года. И вот один из преподавателей проитал нам лекцию о том, что всеобщая, полная справедливость была бы вредна, поскольку отобрала бы у людей не только мечту о ней, но и – прежде всего – чувство ее смысла. То есть, должна существовать несправедливость, чтобы люди ценили справедливость. Это точно так же, как и со счастьем: если бы несчастье полностью исчезло – никто бы счастья не ценил. Я все это сильно упрощаю, но преподаватель имел в виду именно этот дегенерирующий аспект рая. Всеобщее равенство и всеобщую справедливость он вывалил на помойку. Кстати, уставное равенство он осуждал даже более сурово, чем тотальную справедливость.

Слушая Малевича, Кржижановский обрел храбрость:

- Ну, а что говорил вам, господа? Равенство – это идиотизм; общество не состоит из рисовых зерен! Человек заслуженный и нужный обществу, по-видимому, обладает большей ценностью, чем бандит! Благодарю вас, коллега, что вы поддержали этот верный взгляд воспоминаниями о лекции профессора, который учил вас праву…

- Это так, - перебил его Малевич, - но он пришел на эту лекцию пьяный, и за эту лекцию его лишили должности.

Остолбенение длилось недолго. Общий смех (тихий, такой "про себя") длился несколько секунд – не смеялись только граф, адвокат, ювелир и ксендз. К реальности всех вернул полицейский:

- Ну так как… как оно, наконец, будет, господа?... Потому что я и не знаю...

- Чего вы не знаете, пан старший сержант? – спросил Бартницкий.

- Не знаю, кто тут прав, кому верить, блин! От этой вашей болтовни у человека крыша едет, простите!... А у меня просто башка раскалывается!

Ксендз склонился к нему и посоветовал шепотом исповедника:

- А вы, пан старший сержант, сделайте всего одно простое дело. Спросите у своей совести. И сами же себе ответьте, хотите ли вы выдавать Мюллеру людей на смерть…

- Собственно говоря, и нет… - вздохнул Годлевский. – Но как подумаю, псякрев, что пан профессор Стасинка ждет там пули или веревки, а такой вот "Бублик" мог бы пойти вместо него… И вот я и не хочу, вроде, но и хочу, пан ксендз… Короче, не знаю!