Цена

- А вот так – никакое, пан старший сержант. Принять условие Мюллера – это означает сделаться палачом. Или его помощником, что то на то и выходит. Отбросить предложение гестаповца или же уйти отсюда, не принимая участия – это означает, отобрать у четырех человек, которых мы можем выкупить, шанс на спасение жизни. Несомненно, это второе и было бы меньшим злом, ибо никто из нас не должен был бы пилить себя до конца дней своих мыслью, будто бы выдал кого-нибудь в лапы гестаповцам… Но и мысль, что, к примеру, профессор Стасинка, мог быть спасен, если бы мы нашли какое-то разумнон решение – тоже будет висеть огромным бременем на совести…

- Какое еще разумное решение!? – взвизгнул аптекарь. – Да какое тут можно найти разумное решение, черт подери!!!

- Именно это я и хотел услышать из уст пана адвоката Кржижановского, прежде чем сам решусь так поступить, но, говоря честно, сомневаюсь, услышим ли мы что-то, что могло бы стать бальзамом для совести, - ответил на это Малевич. – Сидя здесь, я тоже все время ищу решения, разыскиваю хоть какую-то калитку, но без результата… Невинной девочкой из этого салона выйти нельзя! Если кто-то до сих пор считает, будто такое возможно, пускай избавится от этой иллюзии!

- Господа, - обратился ко всем Клос, - дайте же сказать пану адвокату. Я до сих пор жду, чтобы пан адвокат пояснил, в чем конкретно будет заключаться меньшее зло в данном случае.

Все уставились на Кржижановского. Тот погасил сигарету, освободил с поиощью платка нос от аллергического насморка, которому курение никак не помогало, а только делало хуже, и приступил к делу, но не к конкретной проблеме:

- Господа, я полностью согласен с диагнозом пана советника Малевича - девственницей отсюда уже не выйдешь. Если кто-то считает, что сохранит чистую совесть тем, что откажется принимать участие в дискуссии и принятии решения, или же попросту выйдет, чтобы ничего этого не слышать – то он будет лишь обманывать самого себя!

- Пан адвокат! – рассердился доктор Хануш, - мы должны были услышать не повторение диагноза пана советника, но лишь то, что здесь, по-вашему, является меньшим злом! Я понимаю, что за этим должно последовать конкретное и подробное предложение. Вы скажете его нам, наконец?

- Охотно, пан доктор. Дело очень простое. Так вот… я не должен вам объяснять, поскольку вам и самим это хорошо известно, сколько у нас тут, в Руднике, имеется отбросов общества: воров, бандитов, короче – людей никому не нужных. Вечером можно безопасно прогуляться только по рынку и главным улицам. Все намного хуже, чем до войны. Впрочем, это нормально, ведь война всегда приводит к ослаблению законопослушности и усилению преступности. У меня вопрос к пану старшему сержанту: есть ли в Руднике бандиты, о которых полиции на сто процентов известно, что они ведут преступный образ жизни, но не может их арестовать, поскольку нет свидетелей или каких-то конкретных доказательств?

Годлевский, не колеблясь, признал:

- И не один, пан адвокат! Пара десятков таких найдется!... А самый худший из них – "Бублик"… То есть, Леон Карвовский. Это целая семейка головорезов, поколение за поколением могут зарезать любого, кто им не понравится или если они что против него имеют. В прошлом году на берегу реки девушку зарезал, которая не захотела дать ему по-хорошему…

- Это точно, пан старший сержант?

- Как дважды два – четыре, проше пана! Все об этом знают, но бояться свидетельствовать.

- То есть, вы головой ручаетесь, что это – факт? Этот бандит зарезал девушку?

- Пан адвокат, он и сам об этом по пьянке хвастался!

- И вы это лично слышали?

- Ну, я – нет, а люди слышали.

- Теперь у меня вопрос пану графу, - сказал Кржижановский. – Выдвигал ли Мюллер какие-нибудь условия относительно людей, которых ему нужно указать?

- Никаких, просто он потребовал четверых за четверых, чтобы было ровно десять. Он даже издевался, что ему все равно, то есть, что я могу отдать ему своих слуг, конюхов – кого угодно.

Кржижановский выразительно поглядел в лица всех присутствующих.

- Теперь вы уже понимаете, что я понимал под "меньшим злом". Разве жизнь этого, как его там…

- "Бублика", - подсказал Годлевский.

- …именно, этого "Бублика" – разве такая жизнь стоит столько же, что жизнь профессора Стасинки или лесничего Островского? И разве выдача этого убийцы ляжет бременем на нашу совесть? Или мы совершим нечто недостойное?

- Ну почему же! – загудел профессор, сунув палец в чешущееся ухо. – Мы совершим приличный, ergo, достойный поступок, пан адвокат. В церковной терминологии это называется "добрым делом".

- Несомненно! – парировал Кржижановский. – Врач и преступник обладают совершенно разными рангами. Повсеместно считается, что…

- Повсеместно считается, - перебил его Станьчак, если вступить сапогом в дерьмо, то это приносит счастье, тем временем, мы как-то вечно ругаемся, если вступим. И знаете почему, пан крючкотвор?!

- Профессор, не могли бы вы…