Цена

- И они должны были руководствоваться так же совестью, внутренним приличием, - продолжил адвокат. – Ведь не взяткой же, наши врачи – люди честные… Кого они выбирали, чтобы спасти, мужчин или женщин? Или людей симпатичных и обладающим чувством юмора? Или же, как я уже упоминал, молодых, считая, будто бы старики и так достаточно прожили, так что теперь надо дать шанс молодым, так?... А может, все с точностью до наоборот?... Во всяком случае, какой-то выбор делать им приходилось. А если они были должны – то должны были найти какие-то критерии выбора, ведь не бросали же они монетку? Единственным же осмысленным критерием выбора в экстремальной ситуации является критерий меньшего зла!

Брусь зааплодировал, словно сидел в театральном зале, и горько заметил:

- Теперь я понимаю, почему вы с такой легкостью выигрывали все дела своих клиентов, пан адвокат.

Кржижановский открыл было рот, чтобы парировать, но сдержался, когда увидел возвращающегося за стол Ханша. Доктор, бледный, словно из него выкачали всю кровь, даже не сел, а сполз на свой стул, голова упала на руки, которыми он схватился за край стола. Он производил впечатление человека, которому внезапно стало плохо, или же у которого резкая боль отобрала сознание.

- Что с вами, доктор!? – одновременно вскрикнули Кортонь, Гаврилко и Бартницкий.

- Блин, он сейчас тут коньки отбросит!... – выругался Годлевский.

Ксендз схватил салфетку и начал обмахивать Ханша, Седляк влил ему в горло немного вина, а Станьчак официальным тоном спросил:

- Простите, здесь нет врача?

Шутка получилась совершенно гадкой, поэтому несколько пар глаз пригвоздило профессора, а Малевич обругал прямо:

- Постыдитесь, профессор! Это совершенно не смешно, но вы, похоже, любите танцевать на кладбище! Вся эта встреча окутана ужасом смерти, что вам никак не мешает раз за разом строить из себя шута…

- Потому что "жизнь настолько жестока, что нельзя относиться к ней серьезно", как выразился Уайльд, дорогой мой пан советник.

- Но вы уже перегибаете палку, профессор! – поддержал Малевича Брусь.

- Это как же?

- До крайности доходите!

- Чушь! Никто до крайности не доходит, крайности не существует. Человек, утверждающий, будто дальше уже продвинуться невозможно, просто портит воздух словами, дорогой мой Пилюлькин. Можно, всегда можно, не исключено, что еще сегодня вы сами убедитесь в этом.

Доктор Хануш поднял подбородок, раскрыл глаза и рукой отодвинул салфетку, мечущуюся у него над лбом. Говорил он тихо, очень слабым голосом:

- Все уже в порядке, со мной ничего не случилось… пожалуйста…

- Точно, доктор? – спросил Бартницкий. – Мне показалось, что у вас сердечный приступ.

- Нет, нет… Просто я несколько устал, мало спал. Две последние ночи пришлось оперировать… Уже все нормально.

Годлевский подал доктору рюмку с наливкой. Хануш выпил до дна. Те, кто стоял рядом, разошлись к своим местам, остался только Брусь.

- Я отвезу вас, доктор. Пошли.

Хануш отрицательно покачал головой.

- Благодарю, пан Зыгмунт.

- Так вы хотите остаться?!

- А вы уходите? – спросил редактор Клос.

- Да, больше я не хочу принимать во всем этом участия.

- Тогда нас уже двое, поскольку я тоже не буду принимать в этом участия! - присоединился к нему Седляк.

- Господа, - начал убеждать их Кржижановский, - не принимая участия, вы не предотвратите того, что сами определяете как зло…

- Хватит уже долдонить! – рявкнул Седляк. – Уже тошнит от слов. Я не хочу дискутировать с людьми, которые позабыли про человечность, про элементарные…

- Ага, сейчас мы услышим цитату из Маркса о человечности человека! – прыснул Кортонь. – Правда, согласно Карлу Марксу, признающему Чарльза Дарвина, человек произошел от обезьяны, но, в рамках "классовой борьбы", обязан…

- Нет! Вы услышите лишь то, что мне осточертел весь этот шабаш! А осточертел, потому что меня зовут Седляк! Не знаю, как вы, пан Кортонь, но я свою фамилию не на свалке нашел!

- Вы ее, верно, нашли в коминтерновском распределителе "левых" фамилий для партийных товарищей, выполняющих заказную работу кротов…

Седляк бросился к оппоненту с воплем:

- Ах ты, сволочь!...

- Господа! – пришлось крикнуть Тарловскому. – Не устраивайте ринга из моего дома! Одной драки на сегодня уже хватит! Сядьте, пожалуйста!

Старший сержант Годлевский отпихнул Седляка от Кортоня и указал им на пустые стулья, словно регулировщик движения на перекрестке. Усаживаясь, почтмейстер вернулся к фразе, которую ему прервали:

- Не позволю валять мою фамилию в грязи, и сам не стану ее марать! Если бы я согласился на то, чего требует Мюллер, мой отец поднялся бы из могилы и набил бы мне морду!

- Аминь! – язвительно согласился с ним заместитель директора школы. – Ваш отец давно должен был бы надрать вам задницу! Но хорошо еще, что вы до сих пор его боитесь. Благодаря этому, вы сохраните не только пролетарское достоинство, но и каноническую святость, по крайней мере – на сегодня.