Цена моих грез

Покачала головой, стряхивая эти мысли из головы, будто пыль ненужную. Не думать. Не думать, и будет легче. И все забудется.

Открыла настежь окна, пуская пропитанный луной прохладный воздух. Вдохнула, избавляясь от лишних тревог. Все будет хорошо.

Но одной остаться и дальше не получилось: дверь сзади скрипнула, пропуская кого–то. Я резко повернулась: та самая женщина в униформе.

– Добрый вечер, – растянула губы в улыбке. – Хозяин ожидает вас к ужину.

– Хорошо. Не подскажите время? – я закрыла окно и, бросив еще один взгляд на стремительно темнеющий лес, развернулась к горничной.

– Без двадцати восемь, – она кивком указала часы, висевшие на стене. Которые я не заметила.

Оказалось, всего лишь полчаса назад мы вернулись обратно. Время так медленно двигалось, что мне захотелось сорвать со стены эти часы затейливой формы и двигать стрелками сама. Чтобы побыстрее. Чтобы я в итоге увидела свое будущее.

– Я могу идти? – спросила женщина, смерив меня холодным взглядом.

– Да, конечно, – и уже в пустоту: – Спасибо.

Похоже, этот дом – дом статуй. На каждом обитателе столько мрамора сверху, что не проломить. Да и зачем мне это? Скоро я уйду отсюда и забуду это место как кошмар. Кошмар – потому что такому не место в реальности.

От приглашения отужинать я не отказалась интереса ради. Хотелось еще немного в его жизнь войти. В его тернии, чтобы понять… Хоть что–то, пока я здесь. Зачем? На этот вопрос я не могла дать себе ответ. Потому, не став себя мучать, я поправила растрепавшиеся волосы и вышла из комнат.

Конечно, у дверей меня ждал конвоир – высокий, широкоплечий и отстраненно–холодный. Еще одна безликая статуя.

– Я вас провожу, – совершенно безразлично произнес он и первым двинулся по коридору.

Мне ничего не оставалось, как идти следом. На этот раз меня привели в роскошную столовую с расписным потолком, длинным столом, во главе которого сидел, переодетый уже в домашние брюки простого покроя и темную рубашку, рукава которой были небрежно закатаны, Левич. Судя по тому, что накрыто было только за его местом и по правую руку от него, сидеть я буду отнюдь не напротив мужчины. Жаль. Расстояние было бы шикарным.

– Дарья? – привлек мое внимание Павел, поднявшись и встав за соседним стулом, где мне предлагалось сесть.

Я, изучающая до этого огромную сияющую люстру, отмерла и, взяв себя в руки, последовала к столу. Надо бы поесть: гастрит не красит даже пленниц.

Едва села, мне пододвинули стул, и только потом Павел сел обратно на свое место.

И все. Воцарилось молчание, и неловкость сгустила воздух.

– Как тебе роль? – спросил мужчина, разрывая словами тишину. Только ради того, чтобы раскрасить это спокойствие, давящее на нервы.

– Мне понравилась, – и такой же ответ от меня.

Мы не знаем, что сказать друг другу. Мы не знаем, надо ли что–то говорить. И я не знаю, есть ли у меня слова.

– Знаешь, – произнес он через целую вечность, – мне даже такой ее – вечно пьяной и ворчащей на судьбу, не хватает.

Я поняла. Потому что родителей не выбирают и любят их такими, какие они есть. Просто потому что они – родители.

А потом вдруг его губы с моими встретились. Внезапно. Потому что вот секунду назад между нами была пропасть.

И это касания не губ, а обнаженных душ. Будто бы все условности с нас содрали, как и предубеждения, навязанные обществом, оставив нам нас самих – беззащитных и уставших. Два одиночества, которые вдруг оказались под одной крышей. Два человека, которые поняли, что устали идти одни…

Я внезапно осознала, что все это время мерзла изнутри. И этот поцелуй так согревал меня, как не согреет ни один чай и ни одно пальто.

Я чувствую его горячие пальцы на своей шее – они гладят ставшую чувствительной кожу, а вторая ладонь устроилась на моей спине, не давая мне упасть от внезапно нахлынувших ощущений. Было так горячо, легко и правильно… Что я не сразу почувствовала, как соленые слезы скользнули вниз, смешиваясь с нашим дыханием.

– Я сделал что–то не так? – мужчина сразу же оторвался от меня, посмотрел в глаза и пальцами начал собирать горячие капли.

Я покачала головой, всхлипывая и желая, чтобы он снова поцеловал меня. Так, чтобы губы горели и мысли улетели куда–нибудь. Я устала думать. Я устала быть сильной.

– Что–то болит? – он взволнован, переживает. И от этого слез становится больше. Я кусаю губы, чтобы не заплакать в голос, но не получается. Утыкаюсь лицом в его плечо, чтобы немного успокоиться. Чтобы Павел не видел меня такой: с красным носом, с не останавливающими свой поток слезами.

За меня никто, кроме родных, не переживал. Когда я чуть ли не на коленях молила отпустить меня на похороны своего прежнего начальника, он произнес скупое “сочувствую” и отказал. За меня некому было работать. И это человек, которого я знала уже больше года. А здесь…