Цена отсечения

Роятся образы, пахнут помадой мимолетящие губы, спиртом обдает дешевый парфюм, магазинным привкусом – дорогой; тут же в нос шибает дух приемной, борделя, булочной, художественной мастерской, подкисший запах кормящей груди, подростковый лосьон от прыщей, старческий аптечный привкус корвалола, раздается пережженный запах лука и чеснока: прыгает, как мячик, тугая деревенская баба, и никакого ей дела до нас. Ее округлость – для другого. И румянец во всю щеку. И лук с чесноком. Она цепляет тебя краем глаза, и тут же сбрасывает в утиль; козлоногий господин, не труженик, денег тыщи, наворовал, что с него взять? ничего, пускай идет себе дальше, подождем своего, работящего, из народа, лукового горя, чесночного счастья. Ступай и ты, женщина, с миром.

Зато вот эта девочка, темные волосы, роскошные татарские глаза, маленькая грудь, развернутые бедра, пролетая вдаль, тебя отметила, царапнула кошачьим взглядом: подобное притягивается подобным, равное тянется к равному. Ты богат, а я красива; ты умен, а я хитра; ты потерт, а я свежа; ты умеешь впахивать от зари до зари, я умею делиться радостью; только все равно не судьба, не сейчас, не с тобой.

Люди протекают сквозь людей: мужчины скользят сквозь женщин, женщины сквозь мужчин. Почти никто никого не цепляет, никто ни с кем не соединяется: идет беспрестанный отсев, вечная отбраковка, мириады отсечений. Но вдруг совершается сцепка, завязывается узелок. Еще один, еще, еще. Миллион раз мимо, одно попадание; одно попадание – миллион мимо. Девушка, зачем вы спешите? Может быть, попробуем поговорить? Не знаю, мужчина, не знаю.

Наверное, сверху, оттуда, где нам никогда не бывать и откуда никогда не смотреть, все это похоже на ткацкий цех; на бобинах накручены нити, сходятся и расходятся механические веретена, сплетается тонкая узорчатая ткань, и так без конца.

Но это, к сожалению, не все. Вы пронырнули первую волну; берегитесь второй. Сойтись ведь не значит остаться. Ах, ты чавкаешь противно и храпишь? что ж тебе все деньги, деньги, деньги, полюби меня сначала просто так! ты не можешь покачать ребенка, да? эти вечные твои подруги! твой футбол и твое казино! ты постишься, я-то тут при чем? не хочешь брить подмышки? признавать мое пространство? дышишь в постели пивом, и хочешь, чтоб мы спали часто? не принимаешь виагру или ходишь на сторону? писаешь на сиденье? смотришь свой идиотский «Комеди клаб» – для ублюдков, выродков, кретинов? Дура, дура, дура! Сам дурак.

Из большинства отсеялось меньшинство; из меньшинства половина рассталась. Тут начинается самое трудное, самое страшное. Совместный жизненный путь. Долгий. Непредсказуемый. Полбеды, если время застоя; вы совместно загнаны в угол, покрываетесь симпатичным мхом, обрастаете ягелем, а под лежачий камень вода не течет. А ну как время перемен? Год пролетит незаметно, два пробегут, пять; через семь они попытаются поговорить на кухне, а не о чем им говорить. – Не знаешь ли, какой сегодня индекс? Ась? Ты не помнишь, где у Пришвина про кота и его ус? Что? Какой сегодня тренд? Восходящий? Какой сегодня праздник? Двунадесятый?

Они уже переплелись, обручились в прямом, не переносном смысле; общий дом, общие дети, общие беды, только радости – врозь. Расставаться, начинать все заново – лень. Оставаться и влачить существование – тоска. Да пребудут вместе, пока смерть не разлучит их. – Господи! Лучше тогда не жениться. – Кто может вместить, тот вместит.

Из миллиардов отсеялись миллионы, из миллионов остались тысячи, из тысяч сохранились сотни. Из сотен отобрались единицы; они-то и оправдывают брак. Произошло невероятное и невозможное. Мужчина и женщина встретились; мало того. Преодолели неодолимый конфликт двух разных видов, мужского и женского; мало того. Прошли огонь, воду и медные трубы; и этого тоже – мало. Потому что они друг друга любили, любят и будут любить. Открывается дверь, за ней уличный сумрак и слышится соседская ругань; закрывается дверь, внутри дома тихо, светло и пахнет борщом. Лучшая женщина в мире жучит лучших на свете детей; лучший мужчина на свете улыбается ясно, он ласков и тверд, и с ним хорошо; у лучшей собачки во всей природе сам собой тарабанит по полу хвост, а самая лучшая кошка мягко огибает ноги, оставляя на брюках шерсть.

Какое блаженство быть своим в мире, где каждый чужой; какой восторг не притворяться, потому что любят не за это. Тут тебе и кущи, и Кедрон, и Афон, и Рим, и Москва. Входи, счастье мое. Оставайся, радость моя. Добавки хочешь? Ну как знаешь.

4