После распространения этой листовки уже можно было перевести Власова в компании со Штрик-Штрикфельдом на виллу на Викторияштрассе с ее эмигрантской атмосферой, с чаяпитиями и депрессиями, где спор, прямо по Чехову, может продолжаться четыре дня. Гроте принялся агитировать Власова за план фон Трескова сентября 1941 г. Смоленское правительство, как предлагалось в этом плане, должен был возглавить сам Власов. Но Власов не был политиком. Состав правительства, которое должно было свергнуть Сталина, его особо не беспокоил, кроме того, что он желал, чтобы оно не было ни капиталистическим, ни национал-социалистическим. Поначалу Власова тревожило присутствие русских эмигрантов вроде Казанцева, пока он не понял, что, как и все другие в этом унифицированном веке, эти эмигранты проповедовали разновидность социализма. «Какие-то вы забавные эмигранты, — как-то заметил Власов Казанцеву, — я бы сказал, больше похожи на комсомольцев».
В те дни среди остполитиков было модно вспоминать четырнадцать пунктов президента США Вильсона, предложенных им для «новой Европы», которые, как говорят, ускорили капитуляцию имперской Германии в 1918 г. Отто Брайтигам был не единственным, кто полагал, что Советский Союз можно будет подорвать таким путем. Поэтому Гроте принялся за работу над новой статьей о свободе, которая насчитывала только тринадцать пунктов во избежание плагиата. Власов был готов ее подписать при условии, что Гитлер подпишет первым, но он не станет поддерживать немецкий чисто пропагандистский трюк. Почему Гитлер не может подписать? Этот прямолинейный генерал, к тому же пленный и беспомощный, не мог понять, как могут существовать конфликты политики внутри диктаторского правительства — правительства, которое явно желало бы воспользоваться его услугами. Но прошли недели, и повторные просьбы Гроте о принятии решения Гитлером пришли с ответом-отказом Кейтеля, нацарапанным фиолетовым карандашом на полях документа. В первой половине ноября Ведель настолько преодолел свою застенчивость, что напросился на две личные беседы с Кейтелем, но ему было сказано, что «любые новые предложения такого рода окончательно и безоговорочно запрещены».
Для персонала Веделя, перед которым прежде всего стояла задача разработки пропаганды на Германию, а не поисков нового правительства для русских, был выход из тупика, который уже проявился в докладной записке фон Шенкендорфа от 18 марта, а именно в фиктивной декларации независимости — декларации, сформулированной таким образом, чтобы Гитлер был сам готов ее подписать по тактическим соображениям, зная, что вовсе не будет безоговорочно связан с ней. 25 ноября Гелен написал пространную докладную записку об использовании русских в контрпартизанской войне. В ней он снова рекомендовал озвучить эту фальшивую декларацию независимости, но добавил, что она должна быть тщательно сформулирована, поскольку пленные советские генералы, которые могут ее подписать, не захотят выглядеть предателями и наемниками.
Но никого не волновало, подпишут этот документ пленные генералы или нет. Вне стен канцелярий Штауффенберга и фон Гелена декларацию Власова из Винницы позабыли, как кратковременную сенсацию, а группа с Викторияштрассе продолжала жевать жвачку в почти полной изоляции — настоящий выводок чудаков, который приходилось терпеть. В своем министерстве по делам восточных территорий Розенберг (если можно сказать, что у него была какая-то политика вообще) был против идеи русского национального лидера, в то время как Брайтигам, этот чувствительный ментор, дал себя уговорить лишь наполовину. Брайтигам не думал, что возможен настоящий контррежим в противовес Сталину. Генерал Власов — диссидент, этакий русский де Голль, однако он приглушал недовольство славянских частей на оккупированной территории. Но аналогия была ложной, потому что ситуации Власова и де Голля были диаметрально противоположными, кроме одного аспекта. 25 октября 1942 г. союзники еще не высадились в Северной Африке, а положение де Голля было стабильным, в то время как, по замыслу Гелена и Брайтигама, Власову предстояло быть всего лишь фасадом (для предателей. —