Цена предательства. Сотрудничество с врагом на оккупированных территориях СССР, 1941–1945

К 15 июля 1941 г. прошло три месяца с заключения соглашения между Гейдрихом и Вагнером, но все еще никаких правил фильтрации не было разработано. В этом вопросе 6-е управление РСХА, внешняя СД (разведка), было обязано действовать совместно с абвером. Тем самым Канарис оказался на виду, и Райнеке пригласил его в свою канцелярию, чтобы переговорить с Мюллером — шефом 4-го управления РСХА (гестапо). Не будем преувеличивать достоинств Канариса, но факт, что он лично не пошел, а послал туда вместо себя австрийского бригадира Эрвина Лахузена, начальника отдела «Абвер II». Абшаген говорит, что это произошло по причине глубокой нелюбви Канариса к Райнеке, мелкому партийному деятелю, и к Генриху Мюллеру, одиозному полицейскому. Личная антипатия — это плохое оправдание для воздержания от личных действий. Однако Абшаген не только пространно говорит об ужасной личности Мюллера, но и открыто признает, что его герой боялся этого человека. На допросе в Нюрнберге Лахузен старательно уклонялся от этой темы. Он назвал другую причину, которую Канарис ему представил, объясняя, почему не встретил Мюллера: «Как начальник отдела, он не мог вести разговор так же открыто, как я, потому что, благодаря моему подчиненному положению, я мог использовать более крепкие выражения». В соответствии с этой замечательной логикой было бы все же лучше послать к Мюллеру свою конторскую уборщицу, но сторонники идеи «великого Канариса», вроде Абшагена и Лахузена, видят в таком ходе мыслей тонкость куда более глубокую, чем все, что может сверкнуть в нормальном нордическом черепе.

Лахузен прибыл в канцелярию Райнеке, снабдил того двумя строчками аргументов, которые должны были обеспечить его «золотым мостиком» для преодоления возражений Мюллера. Были собраны доказательства, чтобы продемонстрировать, что уже менее чем через четыре недели после начала наступления на Советский Союз германские войска будто бы подавлены (чего не было, того не было. — Ред.) зрелищем публичных массовых казней евреев и подозреваемых лиц. Также были получены доказательства, что русские уже знают о фильтрации лагерей для военнопленных и что это усиливает их волю к сопротивлению. Последнее, к сожалению, было недостаточно сильным аргументом, потому что на 15 июля 1941 г. определенно не было признаков, что русские не желают сдаваться. Сотни тысяч солдат Красной армии уже попали в плен, и примерно четыре миллиона сдадутся к концу этого года (в течение 1941 г. попало в плен и пропало без вести 2 335 482 военнослужащих Красной армии и Военно-морского флота плюс 500 тыс. военнообязанных, не зачисленных в списки войсковых формирований. Из этого общего числа 500 тыс. можно считать погибшими в боях. Следовательно, в плен попало около 2,4 млн военнослужащих. — Ред.). Поэтому Мюллер легко отразил этот аргумент. Что касается массовых казней, он предложил издать приказ, предусматривающий, чтобы они проводились в глухих местах, подальше от поселений, — приказ, который легко выполнить в такой стране, как Советский Союз. Что касается Райнеке, он отказался от «золотого мостика». В течение всего совещания он вел себя как эхо Мюллера, заявляя, что немецкие штабные офицеры все еще пребывают в «ледниковом периоде», а не в нынешнем веке национал-социализма. Райнеке также обрисовал приказы, которые он собирается издать в ближайшем будущем для особого обращения с советскими военнопленными, подчеркивая важность хлыста и необходимость постоянного применения огнестрельного оружия. Ни Мюллер, ни Райнеке не уточнили правил для селективного уничтожения людей. Агенты тайной полиции должны руководствоваться единственно внешним еврейским видом либо уликами от более высоких органов разведки при определении двух основных контингентов для казней. Лахузен повернулся к Мюллеру и спросил: «Скажите мне, согласно каким принципам происходит этот отбор? Вы это определяете по росту этого человека или по размеру его обуви?»