Цена твоей беременности

— И ты потратил несколько часов на полет, чтобы только сказать, что волновался?! — с насмешкой задала скорее риторический вопрос я, тоже повернувшись в сторону моря. Мягкие пенистве волны лизали берег, оставляя после себя мелкие камушки. Надо бы потом снова пройтись по пляжу и собрать самые красивые. Не знаю, для чего, но у меня уже целая шкатулка с ракушками, теперь собираю камни. — Мне показалось, что Елизавета Андреевна и армия охранников докладывают о каждом моем чихе и даже сообщают, что я ем на завтрак или полдник.

— Если я позвонил именно тебе, то значит, имелся повод, и мне нужно было поговорить с тобой и без игры в сломанный телефон, — мягко, с какими-то новыми интонациями произнес Дима, и у меня проскользнула ужасная мысль, что его голос сейчас надо бы записать, чтобы слушать и слушать… Что-то такое в нем было и именно сейчас. Но желание, слабое и бредовое, просуществовало всего-то пару секунд, а затем его смял здравый смысл.

Господи, какой голос? О чем я вообще думаю??

— И что же за повод? — я вскинула бровь и развернулась. Наши взгляды встретились, ударились о невидимую стену, между которой целая пропасть, и я первая отвернулась, потому что почувствовала себя внезапно беззащитной. Невероятно слабой, потому что вряд ли снова собирусь по осколкам, если меня разобьют.

— Идем в дом, становится прохладно, — проигнорировав мой вопрос, почти приказал Воскресенский.

Я покачала головой.

— Не хочу. Закончим наш разговор здесь.

— Причина моего столь поспешного приезда находится в доме, но раз ты не хочешь идти, то давай постоим, — пожал плечами мужчина. — Меня в целом все устраивает: море, закат, красивая девушка рядом…

— Хор-р-рошо! — я чуть ли не зарычала. — Идем! Только мы смотрим на эту причину, ты отвечаешь на мой вопрос и уходишь. Все. Ты мне обещал дать время, и две недели для меня — это мало.

— Я помню. Пошли.

И я пошла, даже не предполагая, что меня ждет самое настоящее чудо.

А новоприобретенное чудо весело виляло хвостом и радостно ело корм из цветастой миски.

— Тот самый?… — выдохнула я, медленно подходя к догу и опускаясь на колени. Конечно, тот самый: об этом говорили две перебинтованные лапы.

— Как видишь, он. Не захотел оставлять его в приюте, а в квартире ему было скучно. Ты рада?

Рада ли я? Безумно!

Села на корточки и, поглаживая дога, благодарно улыбнулась:

— Очень рада! Спасибо! Только… А как его… ее… собаку зовут?

— Это мальчик. Его имя мы вряд ли узнаем, выбирай новое.

Я сразу решила, что он будет Счастьем. Спросит у меня кто-нибудь в дни, когда от отчаяния хочется выть, счастлива ли я, и я, вспомнив чудом выжившую собаку, отвечу: "да, у меня есть Счастье".

— Вика, нам надо поговорить, — Воскресенский осторожно приподнял меня за плечи, заставив встать, но возмутиться не успела, потому что мужчина сразу же отпустил и продолжил, спрятав руки в карманах, будто сдерживая, чтобы… не коснуться еще раз: — Сколько времени тебе еще понадобится?

Я машинально сделала пару шагов назад и, удовлетворившись расстоянием между нами, спросила:

— А если мне и всей жизни будет недостаточно?

Сложно. Я не хочу сейчас об этом думать. Не сейчас. Но зря я думала, что если окажусь подальше от знакомых, проблемы подождут меня режиме паузы.

— Я тебя не отпущу, — спокойно отреагировал Дима. Спокойно, холодно… словно ему все равно. Зачем тогда он нас обоих мучает? Ради своей мести?

— Я не желаю и дальше быть орудием мести! — вспылила я. — Можешь шантажировать чем угодно — неустойками после разрыва договоров, полицией, судом, но мне плевать, я не отступлю. Это моя жизнь, и я решаю, что мне делать и как делать!

За эти две недели я полностью пересмотрела свои жизненные приоритеты, разобрала ошибки и поняла, как хочу провести свою жизнь. Но в мои планы не входит роль мышки, которая слепо подчиняется и исполняет, что ей прикажут. Я устала быть пешкой в своей партии, которая у меня единственная, устала бояться и прятать голову в песок.

— Ты и не будешь. Все поменялось, Вика, я больше не ищу мести, — и опять эта ледяная отчужденность. Разве можно верить человеку, в голосе которого звучит сталь, а на лице ни одной лишней эмоции? Вот я и не могу поверить.

— Помнишь наш разговор в машине? Ты сказала, что я уподобляюсь обидчикам. Я сделал свои выводы и выбрал путь прощения.

— Я рада за тебя, — улыбка вышла горькой, потому что я точно знала, что Воскресенский произнесет дальше.

Пауза была долгой, а потом он, глядя мне в глаза, заговорил:

— Я признаю свои ошибки. Прости меня.

Как же хотелось вернуть время вспять на несколько секунд, чтобы успеть закрыть уши, зажмуриться, убежать и спрятаться — только бы не слышать. Я видела искренне раскаявшегося Воскресенского и чувствовала… что-то. Не ненависть, но и не любовь. Как же я бы хотела его ненавидеть, но не могу.

А следующие его слова вывели меня из моей орбиты, вышвырнули резко из реальности и толкнули в бездну:

— Выходи меня замуж.

Дима извлек из кармана пиджака бархатный мешочек, и я все же, развернувшись, убежала прочь из дома.

Не знаю, зачем, не знаю, куда. Просто… это уже слишком.