Цена твоей беременности

Я очень боялась, что моя надзирательница переведет тему и вообще уйдет, оставив меня ни с чем, но мои опасения, к счастью, были напрасными. Она повернулась в сторону моря и, вглядываясь в горизонт, куда стремились все кучерявые облака, произнесла:

— Прошло двадцать шесть лет с тех пор.

Ее голос, обычно спокойный и властный, будто надтреснулся. Я только потом поняла, что в нем звучали слезы, не нашедшие выход.

— Был поздний август. Екатерина Владимировна, мать Дмитрия Сергеевича, собралась в столицу, к мужу… — она перевела дыхание и продолжила: — Катенька уже почти на сносях — в сентябре девочку ожидали, потому ехали они на поезде. Думали, она здесь будет рожать, только планы поменялись у Сергея Сергеевича, и он вызывал к себе семью срочно. Но…

— Они попали в ловушку, да? — вышло тихо, почти неслышно.

— Самые страшные звери не львы, слоны и акулы, а люди. Это был удар в спину. За день до приезда Катеньки Сергея Сергеевича арестовали, а в вокзале новоприбывших ожидала вовсе не его машина, а люди Калининых. Борис — настоящая тварь, потому что… Кате же нельзя волноваться, а он…

У меня просто не было слов. Я могла только молчать и слушать историю, которая потрясала своей жестокостью.

— Ей никто не вызвал врача, и ребенок родился мертвым. Сергей Сергеевич отписал все свою недвижимость и акции Калинину, а Катя с сыном при помощью одного замечательного человека сбежали. Боже… До сих пор больно. Я когда их потом увидела… До сих пор не могу забыть ее глаза, когда вместе хоронили Лялечку.

Что-то теплое капнуло мне на ладонь. Раз. Второй. Третий. Я коснулась щеки — слезы.

— А шрамы у Димы?.. — хрипло спросила.

— Он, пытаясь защитить мать, укусил одного из ублюдков, — Елизавета Андреевна украдкой вытерла глаза платком, который извлекла из кармана платья. — А для ублюдков что женщина, что дети ничего не значат, для них существуют только деньги.

А в мире существует справедливость. Я верю, что они все поплатились за свое преступление. Разве можно есть хлеб, испачканный кровью? Спать в доме, зная, что он построен на костях? Если Калинины получили все сполна, то их приспешники тоже.

Я больше не жалела Настю. Для ее семьи у меня теперь имелось только презрение.

И я, и Елизавета Андреевна не дотронулись до еды и не собирались, потому я помогла женщине убрать все, и убежала на работу. Не хотелось думать. Не сейчас, когда в голове такой бардак.

"У меня есть право на месть" — слова Воскресенско причиняют боль. А должен ли он был отступиться от своего плана?.. Достойны ли те, кто разрушили жизнь целой семьи и убили ребенка, прощения?

Кто вообще тогда достоин прощения?..

Глава 27. Распутье

— Поздравляю, вы беременны, — звучит тихое, почти равнодушное от врача.

И меня пробирает до самых костей, до дна, до того состояния, когда мир вокруг рушится, а у тебя нет константы, кроме той, что ещё даже форму не обрела, но уже имеет значимый вес.

— Скажите… — мой голос дрожит, — а ошибок быть не может? Может, мы перепроверим и…

Женщина подняла на меня взгляд и посмотрела из-под толстых стекол очков:

— Нет, ошибок быть не может, — сказала как отрезала. Хотя… так и есть. Она, словно мойра, отрезала мою нить и переплела с другой нитью.

Перед глазами, как кадры из фильма, мысли о том, как это случилось и к чему должно привести в итоге. Но я будто ослепла — не вижу никакой картинки будущего.

Во мне ребенок Воскресенского…

И нет, это не ошибка или моя чудовищная мысль, что не принимаю кроху, это неоспоримый факт. По контракту это его малыш. Не мой.

Господи… Что делать?

— Виктория? — вывела из оцепенения доктор. — Так вас записать на аборт?

— Аборт? — выдохнула я испуганно и растеряно. В голове мысли мельтешили тысячи мыслей, которые неприкаянными душами перебегали то туда, то сюда, не имея возможности остановиться.

— Да, медикаментозный, — поправив очки, кивнула врач. — Если не хотите рожать, то пока не поздно мы вам назначим…

— Нет, нет, не надо! Я хочу оставить ребёнка.

— Тогда вот предписания, а еще вам необходимо встать на учет… — она протянула тонкий лист бумаги с выведенными на ней инструкциями, который я взяла трясущимися пальцами, что не ускользнуло от взгляда женщины. — С вами всё в порядке? Голова не кружится?

Сглотнула только и думая о том, что делать. Я не готова сейчас вернуться к Воскресенскому. Не готова становится птицей, запертой в его золотой клетке. Но и не готова раз и навсегда поставить точку в наших отношениях и сделать аборт. Последнее во мне вызвало такой ужас, что я сразу же отмела этот вариант подальше.

— Я в порядке, — прошептала в ответ, поднялась со стула на негнущиеся ноги и тут же обернулась, чтобы уточнить: — Скажите, а эти приемы, они ведь анонимные?

— Конечно, наша клиника сохраняет инкогнито всех клиентов.

— И я могу какое-то время наблюдаться у вас? Ведь не обязательно вставать на учёт сразу?

Врач нахмурилась, но это единственное, что говорило о её эмоциях. Гинеколог, как и все люди вокруг, эмоционально закрывались от меня, словно я… какая-то другая. Лишь Счастье был искренним всегда.