Цена утопии. История российской модернизации

Это нормальная реакция отсталой традиционной страны на модернизацию, грозящую нарушением привычной жизни. Привычка, инерция – великая движущая сила Истории. Известны случаи, когда люди накануне освобождения из мест лишения свободы совершают преступления, чтобы не менять привычной среды обитания.

От страны победившего патернализма иного ждать было невозможно. Ведь что такое патернализм? Это система взаимоотношений, исходящая из тезиса о неспособности подданных, «подвластных» и т. д. к рациональному мышлению и самостоятельному принятию рациональных и эффективных решений. Поэтому ключевые (и даже малосущественные) вопросы бытия за них должен решать кто-то другой, кто в данной системе координат считается более компетентным, то есть вышестоящие представители социальных страт – вне зависимости от их IQ.

Патернализм подразумевает пассивность народа, ибо крестьяне – «аппарат для вырабатывания податей», «и сей есть их жребий» (Екатерина II). Для огромной части элит иное положение было немыслимым, народ был обречен на общину со всеми вытекающими последствиями.

Когда задумываешься о восприятии носителями этих идей реальных потребностей и нужд России, то из цензурных вариантов ответа на ум приходит история о том, как папа Пий IV велел прикрыть наготу фигур «Страшного суда» Микеланджело, что и сделал Даниэле да Вольтерра, прозванный за это современниками «штанописцем» (Braghettone).

Отечественные «штанописцы» исходили и исходят из официально-парадной, «правильной» трактовки нашей «самобытности», которая маскирует тот банальный факт, что столь возносимые ими «скрепы» во все времена почему-то означают ущемление прав населения страны. Столыпина же они перекрашивают так, что от его понимания «Великой России» остается только «Мы им всем покажем!», произносимое с ноздревской интонацией.

Между тем Петр Аркадьевич (как С. Ю. Витте и Б. Н. Чичерин) Великую Россию видел правовым государством, страной, где люди обладают реальными правами, где они имеют полную возможность для самореализации, где правительство – не противник, а союзник своих граждан. Страной, достойной своей великой истории, а значит, умеющей за себя постоять.

Не уверен, что мне хотя бы наполовину удалось передать в книге ту злость и то чувство обиды «за державу», которые тысячи раз охватывали меня при чтении самодовольных разухабистых текстов народников-«самобытников» всех времен и мастей – и просто неучей, и недоучек с профессорскими регалиями, и государственных мужей с пышными эполетами и золотыми звездами.

Именно под аккомпанемент «парадной самобытности» мы ввязались в Русско-японскую войну и получили революцию 1905 года.

Именно ею были сформированы «бесправная личность и самоуправная толпа» – движущая сила Русской революции.

Именно она стала одной из идейных опор советской власти; опора, как и в 1900-е, сгнила, сыграв выдающуюся роль в крушении страны, в которой родилось и выросло мое поколение.

Кто сосчитает, во что обошлось России, всем нам ложно понятое величие своей страны?

И вот теперь мы видим новый виток тех же настроений, которые не раз доводили Россию до катастрофы.

Да, заканчивать эту книгу намного труднее, чем подводить промежуточные результаты Столыпинской реформы.

Позволю себе привести обширную цитату из В. С. Соловьева, поскольку это не тот случай, когда мысли можно пересказывать. В 1892 году он писал: