Цена утопии. История российской модернизации

Так, И. Я. Вилкинс в 1834 году поставил проблемы, которые страна не смогла решить в течение последующих семидесяти лет. Он писал о губительном воздействии чересполосицы, из-за которой крестьянские поля плохо удобряются, плохо обрабатываются, но хуже всего то, что при чересполосице вся деревня должна подстраиваться под уровень самых слабых домохозяев.

Более того, и правительство считало общину тормозом сельскохозяйственного прогресса. Реформа Киселева, как мы знаем, была построена на общине. Однако именной указ Николая I от 9 декабря 1846 года предоставил Министерству государственных имуществ право в виде опыта давать крестьянам-переселенцам вместо душевого раздела земли семейные наследственные участки.

В указе приводилось мнение П. Д. Киселева о том, что общинное землепользование часто создает «чрезвычайные затруднения» как для удобрения и усердной обработки земли, так и для своевременной уборки урожая. Эти причины порождают в крестьянине «беспечность и равнодушие», изменить которые может только переход от нынешнего подушного раздела земель к наследственным недробимым семейным участкам.

Таким образом, и правительство, и немало помещиков в 1840–1850-х годах сознавали, что община тормозит развитие крестьянского хозяйства, и понимали преимущества частной собственности на землю.

Тем не менее они солидарно выступают за сохранение общины. Почему?

Только ли потому, что в эту проблему с 1830-х годов вмешались политические расчеты? Что возникает концепция «вечной» «самородной» общины, идея о переделах земли и уравнительном землепользовании как нашей национальной особенности, которая предохранит страну от мучительного западного пути развития?

Да, об общине говорится много красивых слов, и часто вполне искренне. Однако эти слова никак не отменяют того простого факта, что уравнительно-передельная община является оптимальной формой для эксплуатации крестьянства в условиях сословно-тяглового строя при низком уровне агрикультуры.

Я не собираюсь сейчас высчитывать долю общинного романтизма и утилитарных расчетов в восхвалениях общины, однако забывать о них – непродуктивно. Так или иначе следует признать, что, как ни печально, в основе идейного развития русского общества со второй четверти XIX века лежал «нас возвышающий обман».

Реальная община в большинстве случаев имела мало общего с конструкциями славянофилов.

Историк Н. М. Дружинин, анализируя материалы ревизии государственной деревни 1836–1840 годов, отмечает:

«Мир», уходивший своими корнями в глубокое прошлое, представлялся и самому Киселеву, и многим из его современников хранителем народных обычаев, крестьянским оплотом против несправедливостей и насилий.

В действительности… крестьянское самоуправление, за исключением северных районов, переживало состояние упадка и вырождения.

Расслоение крестьянства и давление бюрократии превратило сельскую общину в орудие деревенских богатеев и уездных чиновников. Напрасно мы станем искать в конкретных материалах ревизии доказательства свободы, и независимости крестьянского самоуправления.

Черты идеализации, которые придавались сельскому миру в описаниях славянофилов, быстро стираются в свете материалов киселевской ревизии. Сухие протокольные записи ревизоров разнообразных губерний дают безрадостную картину мирской жизни государственной деревни.

Мирской сход – это прежде всего пьяная сходка, которая инсценируется деревенскими кулаками и сельскими начальниками около и внутри питейного дома.

Мирские выборы, которые в принципе были важнейшим актом самоуправляющейся общины, определяя состав ее исполнительных органов, проходили в обстановке полного беспорядка и пьяного угара.

Деревнями и выборными повсеместно заправляла кучка бойких и своекорыстных богатеев. Они умело манипулировали сельскими сходами, заранее покупая голоса участников за ведра водки и мелкие денежные подачки.