Цена утопии. История российской модернизации

В нашем массовом сознании понятие «община» традиционно имеет позитивные коннотации и, как правило, априори вызывает симпатию, поскольку с ней связано представление о группе единомышленников, соединенных важным общим делом, неотделимым от взаимопомощи, взаимовыручки и других безусловно положительных явлений.

Однако в исторической науке это один из тех терминов-ловушек, которые обозначают явления, с одной стороны, в чем-то схожие, иногда даже близкие, а с другой – весьма серьезно различающиеся по внутреннему содержанию, так что на бытовом уровне восприятия это часто порождает проблемы интерпретации.

К таким терминам относятся «крепостное право», которое не было одинаковым на западе и востоке Европы, «социализм» и другие.

Схожая путаница имеет место в отношении сельской общины, которая в широком смысле является одной из форм сельского общежития и уже поэтому может быть очень разной. Так что всякий раз нужно четко понимать, о какой именно общине идет речь, иначе мы будем подменять одни явления другими, вкладывая в них один и тот же смысл, что недопустимо.

В каждую эпоху нашей истории значение сельской общины определялось, во-первых, отношением крестьянина к земле и, во-вторых, теми обязанностями, которые на общину возлагало государство.

Поэтому общины были разными до и после закрепощения крестьян в 1649 году, от них, в свою очередь, отличалась община периода 1725–1861 годов (после введения подушной подати – с подразделением на общины крепостных, государственных и удельных крестьян), и другим явлением была пореформенная община.

При этом все они оставались формами общежития людей в сельской местности и все были общинами, однако положение крестьян – всех вместе и каждого в отдельности – в них весьма серьезно различалось.

Как мы уже говорили, к середине XVIII века выяснилось, что уравнительно-передельная община является эффективной формой эксплуатации крестьян. И главным помощником барина в управлении был «мир», то есть крестьянский сход во главе с назначенной или выборной администрацией. Конечно, функции мира в управлении крепостными и его роль в жизни крестьян различались в отдельных имениях, что заметно даже по русской классической литературе.

Работы по истории отдельных вотчин подтверждают, что каждое поместье, в сущности, было мини-монархией, часто со своими особенностями, которых не было у других помещиков. Например, в костромском имении А. В. Суворова крепостные могли продавать друг другу землю.

Мирское управление и общинное землепользование стали организационными устоями крепостной системы, потому что мир, выполняя все распоряжения барина, контролируя жизнь крепостных, часто отвечал перед ним круговой порукой за исправное течение дел – чего не было в XVI–XVII веках – и тем самым кардинально облегчал ему управление.

Главной идеей «политэкономии крепостничества», не всегда, впрочем, реализуемой, была максимальная загруженность земли и крестьян – они не должны были простаивать втуне. А главной обязанностью мира была реализация этих руководящих принципов на основе уравнительного землепользования.

Как правило, каждый двор должен был получать столько земли, сколько мог осилить, – не больше и не меньше. Таким образом, мир должен был равнять землю по работникам (вместе с тем были и поместья без переделов – все решали конкретные обстоятельства места и времени).

Если двор ослабевал, у него отнимали часть земли и прибавляли ее сильным дворам. Это называлось свалкой-навалкой наделов. Если неравномерность распределения земли становилась значительной, проводился передел земли у всех дворов.

Таким образом, уравнительное землепользование, поднятое на щит славянофилами и Герценом, с большим пафосом назвавшим его в 1859 году «правом на землю», которым в передельной общине обладает каждый крестьянин, в реальности было не чем иным, как «правом на тягло», «правом» за одинаковую для всех земельную пайку работать на барина и государство.

Сказанное, полагаю, показывает меру неосновательности идущих от славянофилов утверждений о том, что благодаря общине века крепостного права не потревожили народной души, сохранившей свои наилучшие качества.

Мы достаточно знаем об исторической эволюции общины в XVI–XIX веках, чтобы понимать ложность идеи об «изначальности» переделов. Однако до выхода в 1856 году работы Чичерина об этом не было известно, так что убеждение в древности передельной функции общины было общим. Впрочем, выводы Чичерина не изменили позицию ее поклонников.

Важно знать и то, что впервые о вреде переделов земли заговорили еще при Екатерине II в связи с проблемой интенсификации сельского хозяйства, то есть перехода от трехполья к многополью. И в дальнейшем критика общинных порядков продвинутыми помещиками и агрономами продолжалась вплоть до 1861 года, причем о негативных сторонах переделов, чересполосицы и принудительного севооборота высказывались те же самые мысли, что и во время работы Особого совещания С. Ю. Витте в 1902–1904 годах с понятной поправкой на стилистику русского языка.