Цена утопии. История российской модернизации

Зачем ломать существующий порядок, при котором каждый крестьянин обеспечен землей? Отсюда вытекала не только апология крепостного права, но и отрицание необходимости индустриализации (конечно, звучали и другие голоса).

Очень сильна была идея о том, что Россия должна остаться аграрной страной, а промышленность нужно развивать в форме кустарных заведений и «патриархальных» фабрик. Подобная недооценка индустрии и непонимание ее важности всегда были характерны для отсталых земледельческих стран.

Так или иначе совокупными усилиями славянофилов и близких к ним по взглядам интеллектуалов, а также Гакстгаузена с конца 1830-х годов начинается формирование нового общественного настроения, кристаллизации которого содействовали Герцен и Чернышевский.

Его важнейшими компонентами, заслуживающими отдельных исследований, стали:

1. Идея самобытности русского исторического развития, превратившаяся в своего рода «религию», то есть уверенность в неповторимости, уникальности положения России в тогдашнем мире и в морально-нравственном превосходстве русских над эгоистичными расчетливыми европейцами, живым доказательством чего считалась уравнительно-передельная община.

На практике это оборачивалось высокомерным отторжением опыта человечества и фактическим убеждением, что, условно говоря, действие экономических и других законов развития человечества заканчивается на русской границе.

2. Неотделимое от этого мессианство – Россия понималась как маяк и надежда для всего мира; господствовала уверенность в том, что благодаря общине она решит социальный вопрос лучше и легче, чем Европа.

Православный компонент мессианства атеисты, понятно, не разделяли, но атеистами были не все.

3. Выраженный антиевропеизм, очень сильные антикапиталистические, а шире – антимодернизационные настроения, неявная склонность к автаркии. Будущее России виделось только на контрасте, на противопоставлении Западу.

4. Приверженность различным вариантам социализма – от христианского у славянофилов до атеистического революционного у левых народников, а также политика государственного социализма, проводившаяся Александром III и Николаем II.

Уравнительно-передельная община, лежавшая в основе этого нового общественного настроения, превратилась в миф национального самосознания, символизирующий наше морально-нравственное превосходство над «гнилым» меркантильным Западом.

Она воспринималась как живое воплощение христианских ценностей. Тезис о том, что община – гарантия от пролетаризации деревни, во многом предопределивший конструкцию реформы 1861 года (помимо фискально-полицейских соображений), стал аксиомой, а община «вошла для многих в неизменный инвентарь национальных святынь, подлежащих охранению».

Все перечисленное выше было неотделимо от низкого уровня правосознания русского общества, вполне естественного после веков порожденного крепостничеством правового нигилизма.

Это новое настроение само по себе было программой, оказавшей влияние не только на подготовку и реализацию Великих реформ.

Выросшее из мессианства оно, повторюсь, было как формой самоутверждения, так и одновременно и своего рода самозащитой русского общества от грядущей модернизации.

Поэтому оно во многом предопределило общественное и идейное развитие нашей страны в пореформенную эпоху, став психологической основой антикапиталистической утопии.

Вместе с тем повторю, что превращение общины в национальную святыню имело и другую сторону, о которой не стоит забывать: для власть имущих она была оптимальной формой эксплуатации и контроля деревни. И наивно думать, что данный аспект был на периферии сознания тех, кто принимал решения перед Крестьянской реформой и после нее. Конечно, об этом не принято было говорить вслух, но иногда люди проговаривались.

Всего один пример. Товарищ обер-прокурора Второго («крестьянского») департамента Сената (позже правитель канцелярии МВД) Н. А. Хвостов был одним из главных деятелей, загнавших в конце XIX века деревню в правовой хаос сенатских толкований ее жизни.

В декабре 1904 года в Особом совещании С. Ю. Витте он с пафосом говорил, что «группа истинно русских людей не может никогда помириться ни с упразднением общины, ни с уничтожением семейного быта крестьян», и укорял «космополитов», которые думали,