Центральная Азия: От века империй до наших дней

Трагическую ситуацию в Синьцзяне тоже можно рассматривать через призму «национализации». Здесь речь идет о конфликте между двумя совершенно разными представлениями о нации. Уйгуры считают себя отдельной нацией, а Восточный Туркестан – своей родиной. Китайское же государство утверждает, что уйгуры – часть единой китайской нации, Китай в своих нынешних границах – единая страна, которая существует уже много веков, а Синьцзян – ее неотъемлемая часть. После распада Советского Союза китайское государство значительно сократило сферу автономии миньцзу (которая и так никогда не была очень обширной) и все чаще настаивало, что все граждане Китая принадлежат к единой нации с единой всеобъемлющей культурой. Формула единого многонационального государства сводит меньшинства к простым этническим группам и лишает их прав национальных меньшинств, которые признают постсоветские государства. Таким образом, КНР тоже является национализирующим государством, однако она мало заинтересована в признании внутреннего разнообразия. Взгляды большинства уйгуров и правительства в корне противоположны, а в значительной мере так и просто взаимоисключают друг друга.

В первые годы коммунистического правления китайское государство построило инфраструктуру культурных учреждений по советской модели, что позволяло заниматься фольклором, этнографией, лингвистическими и историческими исследованиями миньцзу. Во время Культурной революции эти учреждения сильно пострадали, а в период реформ снова возродились. Уйгурские интеллектуалы развили сильное чувство национальной идентичности, построенное на культурном наследии, художественном и литературном каноне и пантеоне национальных героев, что во многом напоминает работу их коллег в советской Центральной Азии в эпоху после Второй мировой войны. В 1980–1990-х годах, в период относительно слабого контроля, эти идеи распространялись среди уйгуров с помощью исторических романов, песен и популярной музыки. В этих повествованиях утверждалось, что Синьцзян – родина уйгуров, где они живут на всем протяжении своей истории.

Ограничение прав миньцзу после 1991 года вызвало серьезное недовольство и отчужденность у уйгуров, которые считали китайское государство чужим и враждебным. Иногда недовольство выливалось в эпизоды насилия, но всегда проявлялось в повседневных актах сопротивления и в отказе принимать официальные категории и официальные заявления{402}. В 1990-е годы границы, отделяющие уйгуров от ханьцев, стали укрепляться. В это десятилетие наблюдался резкий рост соблюдения исламских ритуалов, а также выбора женщинами скромных вариантов одежды. В советской Центральной Азии имело место «двухъярусное» общество, что привело к разделению труда по этническому признаку. Ситуация в Синьцзяне была гораздо более экстремальной: уйгурское и ханьское население по-прежнему было изолировано друг от друга по месту жительства, а социальное взаимодействие между ними было в лучшем случае напряженным{403}. Летом 2001 года социологу из Гонконга удалось провести опрос общественного мнения в чрезвычайно сложных условиях, связанных с административным надзором и осторожностью, если не сказать притворством, с которым респонденты отвечали на вопросы. Результаты показали «глубоко укоренившееся взаимное недоверие между уйгурами и ханьцами», а также широко распространенный скептицизм в отношении способности государственной политики поддерживать «здоровые межэтнические отношения» в провинции{404}.

Юмор, сатира и тихие насмешки над официальными лозунгами тоже свидетельствовали о дистанции между государством и уйгурским населением. В 1980–1990-х годах благодаря кассетам издавать музыку стало дешево, а кроме того, это стало труднее контролировать. Популярная музыка стала самым важным средством выражения недовольства уйгуров. В огромном количестве стихотворений и популярных песен содержались подрывные послания, часто замаскированные – за счет наполненного аллегориями поэтического языка. Например, в 1993 году Абдулла Абдурехим пел:

Я стою у воды, страстно желая напиться, но, когда я облизываюсь, меня щелкают по губам.
Когда я лежу на берегу реки, камни колются; несправедливые бросают в меня камни{405}

.

В другой популярной песне 1990-х годов Омаржан Алим пел о госте, который поселился у него дома и не хочет уходить: