Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится

Даная Львовна с осторожностью отложила рисунок.

– Когда близ греческого города Аконе Геракл из царства мёртвых трёхглавого пса Цербера вывел, – продолжал Бошняк, – из пасти собаки адской слюна текла. Там где она капала, он и вырастал.

– Страсти какие, – произнесла Даная Львовна.

– Что же, – поддержал разговор Донников, – выходит, Цербер и до наших краёв добрался?

– Выходит, что так, – ответил Бошняк.

Шум дождя перебил стук в дверь.

– Кто таков? – глухо крикнул старик-слуга.

– Фельдъегерь со срочным донесением.

Городничий и Даная Львовна с испугом посмотрели на Бошняка.

Скоро на пороге возник фельдъегерь в тяжёлом от дождя мундире.

– Пакет для господина полицмейстера из Санкт-Петербурга! – громко доложил он, стукнув каблуком.

Даная Львовна вздохнула с облегчением. Пётр Никодимович вытер ладонью покрасневший затылок.

– Прошу простить, господа, – Донников подозвал фельдъегеря, принял конверт.

В соседней комнате Митя и Вера, прижав носы к залитому дождём стеклу, разглядывали тюремную карету, забравшихся в неё Фролку и Блинкова. Дверь кареты была открыта. Фролка подставлял босые ноги под струи дождя.

В гостиной гулял маятник. В воздухе висели тишина и ожидание. Донников, продолжая читать донесение, спросил:

– Alors quoi, Caroline Adamovna est allée chez Pouchkine a Mikhailovsky[59]?

– Elle avait pris des dispositions pour venir[60], – ответила Даная Львовна.

В глазах Петра Никодимовича загорелись масляные огоньки. Даная Львовна строго взглянула на мужа.

– И в Баден на воды, – добавила она.

– Воды-воды-воды… – как эхо отозвался Донников.

Вечер в Новоржеве случился тёплый и сырой. Фролка притащил в гостевую комнату ещё одно одеяло, хотел затопить печь, но Бошняк отказался и велел выезжать завтра пораньше, как только лошади отдохнут.

Он открыл заслонку, поворошил пальцем давно остывшие угли.

Комната была убрана. Ни знакомого запаха, ни оставленной булавки. Разве что плотно зашторенные окна и воздух, которым она дышала, говорили о недавнем её присутствии.

Бошняк раздвинул шторы, распахнул окно.

За окном был сад с тяжёлыми яблоками. С детства Бошняк любил смотреть на ветки деревьев – как они чернеют на фоне серого зимнего неба, как покрываются листвой. Каждый год в природе случалось то самое воскрешение, которое так хотел перенять человек.

Бошняк лёг, накрылся всеми одеялами, которые принёс Фролка, повернулся к стене. На мягких обоях ногтем была выдавлена еле заметная линия. Будто кто-то, может быть, очень давно, не мог здесь заснуть.

Дарья Петровна придвинула к бумаге свечу, обмакнула в чернильницу гусиное перо и продолжила письмо:

«Aujourd'hui, au déjeuner, papa recevait M. Bochniak, qui est arrivé pour arrêter un certain conspirateur. Ce Boshniak est très dangereux. Ne riez pas, Alexandre Sergueiévitch, mais ma première pensée était qu'il fût venu pour vous. Je prie Dieu d'avoir tort. Mais il me semble que vous feriez mieux de brûler vos épigrammes, vos poèmes épris de liberté et de vous éloigner du péché le plus possible… Au moins ici à Pskov. Il y a du monde, un grand marché et un fleuve. Gardez-vous, ne serait-ce que pour un moment, d'exprimer des pensées audacieuses à qui que ce soit ou de rire des souverains. Et rasez enfin ces favoris broussailleux, qui vous donnent l’air d’un franc-maçon»[61].

Коляска Бошняка подпрыгивала на ухабах.

– Прибавь! – крикнул Бошняк Фролке.

– Развалимся, Александр Карлыч!

– Кому сказано!

Фролка щёлкнул кнутом, лошади рванули, повозку подбросило. Колесо сорвалось с оси, поскакало вперёд. Повозка накренилась, ось прочертила по земле глубокую борозду. Коляска встала.

– Говорил же, – Фролка слез с козел. – Должно, шплинт слетел.

– Колесо ищи, – Бошняк спрыгнул на землю.

– Да вон оно. Надеть только мудрёно.

– Я подыму, а ты надевай, – велел Бошняк.

Фролка подкатил колесо. Бошняк схватился за края повозки, застонал, приподнял:

– Ставь…

Лицо его побагровело, жилы вздулись на шее.

Фролка нацелился втулкой на ось, но тут Бошняк опустил руки.

– Зря мы Блинкова с его каретой в Новоржеве оставили, – сказал Фролка. – Ехали бы сейчас за решётками в тепле да в уюте.

Бошняк снова ухватился за край:

– Готов?

Фролка встал с колесом наготове.

Бошняк снова приподнял повозку и снова опустил.

– Не надрывайтесь, Александр Карлович, – сказал Фролка. – Вы же сроду тяжестей не таскали.

Бошняк нашёл тряпицу и, тяжело дыша, принялся вытирать руки, когда послышался отдалённый гул копыт и на пригорке показались четверо всадников. Фролка достал из повозки и поудобнее перехватил молоток.

В первом верховом Бошняк узнал Донникова. С ним были трое солдат-калмыков.

– Приятная встреча, – сказал Фома Фомич. – Вы так быстро отбыли, что не имел возможности продолжить интересное знакомство. Куда путь держите? Позвольте, угадаю. В Михайловское.

Он с любопытством поглядел на грязные руки Бошняка.

– А ну! – скомандовал.

Коренастые коротконогие калмыки, спешились, облепили повозку, дружно её подняли.

– Выше, выше давай, – командовал старший из них, Бадмаев. Так командовать могут только свои, когда стая выше уважения.