Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится

– Необычные мысли для полицмейстера, – заметил Бошняк.

– Странно, что размышления мои находит необычными тот, кто, если верить слухам, умер, а после воскрес, – ответил Фома Фомич.

Из-за дальних холмов на дорогу выбрался всадник. Зазвенела в тишине сбруя, застучали копыта. Донников привстал на стременах, вглядываясь в бело-лиловые сумерки:

– Никак Капелев, урядник мой.

Всадник осадил коня.

– Здравия желаем, Фома Фомич, – сухо прокашлял он. – А я уж думал, до Новоржева придётся… В Молохоче смертоубийство с вывертом.

Донников с интересом поглядел на Бошняка:

– Господина Ушакова имение. Есть у меня весточка, что Каролина Адамовна прежде к нему направлялась.

Он обернулся к солдатам:

– Бадмаев, за мной! Догоняйте, Александр Карлыч. Тут недалече.

Донников поскакал прочь.

– У нас хоть и не Санкт-Петербург, но крови не меньше! – задорно крикнул он на ходу и пришпорил коня.

Капелев и солдаты на коротконогих лошадях поскакали следом.

Бошняк прибыл в Молохоч за полночь. Правленое колесо жалобно скрипело на выбоинах. Под луной зеленели крыши. Ни в одном доме не горела лучина. Собаки не встречали приезжих лаем. В низком небе бежали чёрные облака.

– Тише езжай, – велел Бошняк.

Барский дом за дорожными фонарями слился с ночью. Бошняк разглядел съеденную сыростью резьбу наличников, трухлявое бревно опоры крыльца. В двух окнах светились лучины, двигались тени.

За плетнём послышался шорох. Лошадь остановилась, захрапела, настороженно замотала головой.

– Пошла, – Фролка плеснул вожжами.

Лошадь попятилась. Бошняк достал пистолет, взвёл курок. Впереди раздался топот копыт. На залитой луной дороге выросла чёрная тень. В свете дорожных фонарей возник громадный конь. Его чёрные крылья поднимали к облакам дорожную грязь. Заслонив крыльями небо, конь пролетел мимо.

– Бес-бес-бес, – закрестился Фролка.

Под ногами хрустнули мелкие камни. Со стороны дома приближалась тёмная фигура. Бошняк поднял пистолет. В неровном лунном свете возникло хмельное, довольное лицо Лавра Петровича с приставшей ко лбу тиной.

– А вы никак, ваше превосходительство, темноты боитесь, – добро сказал он.

Бошняк аккуратно вернул курок на место, сошёл с коляски.

– Вы это видели? – оглядываясь на дорогу, спросил он.

– Что? – спросил Лавр Петрович. – Темнота у нас такая, что её хоть ножом режь и в другие страны обозами отправляй. Неплохой бы вышел товар.

Бошняк убрал пистолет:

– Значит, снова никого не поймали, Лавр Петрович?

Лавр Петрович осклабился.

– Так ведь и государь не вашими, Александр Карлыч, трудами жив. Как любит говаривать мой Пряжников: «Наше отделение – Третье», – зашагал к крыльцу, толкнул дверь. – Идёмте, вас давно ждут-с.

В сенях было тесно от висевшей по стенам упряжи. Вроде и коней нигде видно не было, а упряжь была.

– Была она здесь, – понизив голос, сказал Лавр Петрович.

– Откуда известно? – спросил Бошняк.

– Лавандой пахнет. Ну и старушек поспрашивал, – Лавр Петрович покачал головой. – Знаете, Александр Карлыч, старость наступает, когда тебе начинают улыбаться всякие старушенции.

В горнице в тусклом свете лучин стоял длинный стол. На нём – чугунок с пареной репой, деревянная тарелка с зелёным луком, бочонок с квашеной капустой. Во главе всего – мутная бутыль самогона.

За столом сидели урядник Капелев, двое ищеек и Фома Фомич. Он кивнул Бошняку, как старому товарищу. Урядник Капелев и ищейки с аппетитом налегали на репу. У стены на скамье застыли Фетисова и Макарка.

– Прошу, – Лавр Петрович указал Бошняку место за столом.

Бошняк сел. Лавр Петрович разлил самогон, придвинул ему стакан.

– С дорожки, Александр Карлыч.

Бошняк, помешкав, взял стакан, глотнул, кашлянул, прикрыв рот рукавом.

Удовлетворённо кивнув, Лавр Петрович достал из жилетного кармана часы, открыл крышку. Заиграла музыка. Фетисова поглядела с любопытством.

– Чего смотришь? – спросил Лавр Петрович.

– Барина нашего часы, – заметила та.

– Это, баба, улика, – Лавр Петрович демонстративно спрятал часы в карман жилета, хлопнул по нему, повысил голос. – И весь этот дом – улика! – налил себе стопку самогона, выпил, затолкал в рот щёпоть квашеной капусты. – На чём самогон настаивала?

– Знамо на чём, – ответила та. – На костях.

Лавр Петрович закашлялся.

– На каких ещё… костях?

Фетисова усмехнулась.

– На тех, что из земли, – как неразумному, объяснила она. – От новых дух не тот.

Урядник Капелев с удовольствием выпил. Первый ищейка тихонько отодвинул от себя полную стопку.

– Куда народ из деревни делся? – спросил Бошняк.

– Барина пошли ловить, – ответила Фетисова.

– Что ж, всем миром пошли? – поднял брови Фома Фомич.

– Барин хворый, – ответила хозяйка. – Второй разве что ловкий. Что ж на таких войско собирать?

Бошняк встал из-за стола, пошёл осмотреться.

Комнаты были забиты вещами, которые будто после наводнения вынесла на берег полноводная река. Треснувшие корыта, борона, два ухвата, четыре коромысла, пустые вёдра, ржавая лопата, топоры. На всём лежала печать неуместного крестьянского избытка. Сквозь нанесённый хлам проглядывала позолоченная резьба шкапа, гнутые ножки секретера.

Из горницы за Бошняком текли голоса.