Церковные историки IV-V веков

Демофил, епископ Константинопольский, был склонен все смешивать в безобразную кучу и, подобно бурному потоку, мутил свои речи всякой грязью, в чем каждый может легко убедиться на основании сохранившихся записей его первой речи к народу, в которой он, по всей вероятности, еще заботился хоть сколько-нибудь о точности, поскольку его слова тогда еще воспринимались переписчиками. В этих беседах он путано рассуждает о многом, а об Отце и Сыне определенно выражается вот как: «Сын, — говорит он, — рожден волей одного Отца, вне времени, непосредственно, чтобы Он был служителем и исполнителем желаний Отца. Поскольку Бог с самого начала знал, что ни одно из Его будущих творений не сможет осуществиться, не являясь столь же чистым по существу, как и сам Бог, сотворивший его, откуда с необходимостью следует одно из двух: либо все творения становятся богами в соответствии с достоинством Творца, либо они исчезают подобно воску, поднесенному к огню, — то Сын стал посредником между созданными творениями и родившим Его Богом, чтобы, присоединившись и снисходя к тому, чему надлежало быть, Он исполнил волю Отца и сделался посредником между Богом и нами, Его созданиями». Однако не заметил Демофил, что этими словами он лживо приписывал Богу бессилие и зависть, а Сына представил несчастнее всех творений. Ибо Отец, следуя умозаключениям Демофила, был бы бессилен, если бы, захотев даровать всему бытие, нашел это трудным, — и не чужд зависти, если бы, будучи в состоянии все творения сделать богами, стал стараться, чтобы они не были равного с ним достоинства. Что же касается Сына, то нет ни одного творения, которое не находилось бы в положении более достойном и предпочтительном, чем Он, если Он получил бытие не для самого себя, а для цели и пользы их бытия. Ведь все, что существует для пользы другого, с необходимостью меньше того, для чего оно существует. Много он приводит и другого пустословия того же рода. [См. Фил. IX, 14.]

М.А. Тимофеев. Христианская историческая мысль в эпоху поздней римской империи

(в трудах Иеронима Стридонского, Геннадия Массилийского, Виктора Витенского и Филосторгия)

Последние два столетия существования Римской империи по-своему оказали влияние на состояние исторической мысли этой эпохи. Языческая культура медленно, но неуклонно начинала вытесняться христианской; внутри- и внешнеполитические коллизии, приводившие к полному разладу всей жизни некогда могучего государства, не могли не сказаться на умонастроениях античной «интеллигенции». Поразительно, но факт — вторая половина IV века и V века, века заката Империи, времени, когда вроде бы подходит естественный час осмысления всего прожитого, дали в прямом смысле единицы исторических сочинений, написанных пером историков-язычников. Весь этот период вряд ли можно назвать «великой эрой в исторической науке». Античная традиция может реально похвастаться лишь замечательной «Историей» Аммиана Марцеллина, да, пожалуй, компилятивными трудами типа сочинений Евтропия, Аврелия Виктора и «Historia Augusta».

Иначе обстояло дело в христианской исторической науке, находившейся тогда в самом начале своего долгого пути. Традиции историописательства, заложенные «отцом церковной истории» Евсевием Кесарийским, получали самое непосредственное и оригинальное воплощение в появлявшихся объемистых трудах Сократа Схоластика, Эрмия Созомена, Феодорита Киррского[1342]. Эпоха молодости науки порождала и свежие, полные исторического оптимизма труды по истории христианства.

Однако сразу бросается в глаза тот факт, что бурное становление новой, христианской научной школы происходит прежде всего на Востоке империи. Именно там пишутся все наиболее авторитетные (и наиболее популярные) церковные «истории», именно там в основном происходит и становление жития как литературного жанра[1343]. Поэтому не случайно, что современному читателю известны в большей степени именно сочинения византийских церковных историков[1344]. Христианский же Запад, занимая достойное место рядом с Востоком в сфере богословия, в области церковно-исторических сочинений (для этого периода) известен как-то меньше. Можно даже сказать, что исторические сочинения, принадлежащие перу писателей-христиан, по своему внешнему статусу чем-то напоминают последние произведения историков-язычников — они немногочисленны, не столь литературны, как труды восточных духовных писателей, круг их читателей, а следовательно, и степень известности гораздо уже. Однако подобное положение отнюдь не свидетельствует о какой-либо ущербности христианской исторической литературы, создававшейся на латинском языке. Ее становление шло несколько в ином ключе; она зарождалась и развивалась на местном уровне, первоначально во многом тяготея к агиографии и отталкиваясь именно от ее канонов.