Церковный суд на Руси XI–XIV веков. Исторический и правовой аспекты

Прежде всего, архипастырь приказал закрыть храмы и изъял церковные ключи. По сути, наложенное ограничение являлось интердиктом, лишавшим духовенство и горожан возможности совершать звон (вероятно, имевший не только важное религиозное, но и общегородское значение), службы («пение»), обращаться за помощью к храмовым святыням и, прежде всего, к чудотворной иконе Пресвятой Богородицы, что, по сути, воспринималось, как лишение доступа к «врачебной» помощи. При этом источники ничего не сообщают, почему архиерею пришлось применить столь суровое наказание, вступавшее в противоречие с принципом христианского милосердия. Примечательно, что главным следствием интердикта стало лишение горожан возможности причащаться. Подобное отлучение от причастия большого числа лиц, обвиненных в ереси, порой применялось в Византии. Однако о ересях во Владимире в источниках ничего не сообщается. К тому же 123 новелла имп. Юстиниана предупреждала: «Мы запрещаем всем епископам и пресвитерам отлучать кого-либо от святого Причастия, прежде, чем будет указана причина, в силу которой церковные каноны предписывают так поступить. Если же кто-то вопреки этому <постановлению> отлучит кого-либо от святого Причастия, то последний, как неправедно отлученный от Причастия, после отмены отлучения вышестоящим иереем да удостоится святого Причастия, а дерзнувший неправедно отлучить кого-либо от святого Причастия непременно (πᾶσι τρόποις) да будет отлучен от Причастия священно служителем, которому он подчинен, на срок, который тот сочтет необходимым – дабы то, что совершил неправедно (ἀδίκως ἐποίησε), он претерпел по правде (δικαίως ὑπομείνῃ)»[503]. Т. е. Феодор, прежде чем норма могла быть применена, должен был объявить о причине принятого им сурового решения. Однако именно об этом ничего не известно, давая основание предположить, что летописец намеренно умолчал о такой вине, вмененной горожанам.

Сообщая о суде, совершенном епископом Феодором, летописец умолчал и о том, кто являлся обвинителем горожан и духовенства, которые пострадали в результате принятого архипастырем решения. Очевидно, что главные претензии были связаны с Успенским храмом в Ростове. Действительно, при том, что с самого начала этот храм являлся кафедральным, его статус с точки зрения имущественных прав, вероятно, оставался неоднозначным для современников. Собор был заложен в 1162 г. Андреем Боголюбским[504] на месте сгоревшей в 1160 г. церкви, построенной еще Владимиром Всеволодовичем Мономахом, что позволяло рассматривать знаменитого князя в качестве ктитора этого храма[505]. Однако события 1228 г., ознаменованные судом над ушедшим епископом Кириллом, обвиненным горожанами в том, что он передал часть имущества кафедры в пользу Дмитровского монастыря[506], позволяют заключить, что к этому времени город рассматривал собор в качестве своей собственности и оставлял за собой право контроля над местной кафедрой и ее имуществом. Для приведения в исполнение принятых решений епископ Феодор должен был не только обладать полномочиями для совершения суда, но и ресурсами, позволявшими выполнить судебное постановление. Уже только по одной этой причине разумно предположить, что архиерей мог и должен был опираться на властные ресурсы Андрея Юрьевича.

Здесь необходимо принять во внимание, что к обозначенному времени Ростовская кафедра была формально возвращена изгнанному с нее Леону, который к тому же был возведен в статус титулярного архиепископа, получив протекцию патриарха[507]. Однако все указывает на то, что фактическое управление ростовской кафедрой оказалось в руках епископа Феодора[508]. Если не вдаваться в разбор сложных отношений между Киевом, Константинополем и Владимиром, которым посвящен значительный пласт литературы, логично предположить, что причины интердикта следует искать в конфликте, который вероятно, возник между епископом Феодором и ростовцами. В перечне лиц, вынужденных понести наказание, значились не только горожане («простецы»), но и монахи, священники и даже игумены[509].