Церковный суд на Руси XI–XIV веков. Исторический и правовой аспекты

Что же касается попыток архиерейского вторжения во внутренний строй монастырей, то все указывает на то, что, когда это оказывалось возможным, последствия таких вмешательств могли святителям обходиться крайне дорого. История суда митрополита Константина над игуменом Печерским Поликарпом лучше всего демонстрирует подобное развитие ситуации[482].

И все же, если вернуться к правам игуменов, то приходится признать, что власть настоятелей иноческих поселений имела свои пределы. Устав Хиландарского монастыря не исключает возможности предъявления претензий со стороны монахов в адрес игуменов. Обвинение могло быть предъявлено в случае, когда игумены совершали растраты. Правда, и в этом случае от иноков требовалось почтительное отношение к своему отцу. 20-я глава Хиландарского Устава начинается с крайне нелицеприятных слов: «Пусть братия не судит игуменов, и даже не требует отчета в том, что вносится или выдается ради монастырской нужды. Ибо это недостойно и вредно, и рождает немалое недоверие, раскол и беспорядок, а также другие соблазны»[483]. При этом определялось и наказание игумену за растрату – удаление его от Причастия. Принимая во внимание закрытый характер жизни Хиландарской обители, можно предположить, что решение о наложении на игумена этого наказания принимала братия монастыря. Она же это решение, скорее всего, и исполняла. В этом братском волеизъявлении можно увидеть монастырский суд, своего рода суд иноческой общины или ее представителей.

Таким образом, монашеский «суд» далеко не всегда – четко прописанная процедура. Вернее, в ней видеть некое личное или коллегиальное суждение, совершаемое игуменом или же насельниками в лице общего мнения иноков или мнения некоего совета избранных лиц, которым дозволено выносить решения по различным вопросам внутримонастырской жизни. Собственно, и в Уставе Хиландарской обители категория «суда» порой размыта. Чаще всего под ним понимается грех осуждения[484]. Однако при выдвижении обвинений против игумена из-за растрат под «судом», вероятней всего, мыслится монашеское слушание или совет, коллегиальный орган, полномочия которого, между тем, не прописаны. Таким образом, противостоять игумену в определенных условиях мог братский суд. Существовало ли нечто подобное на Руси в исследуемый период?

Как упоминалось выше, уже преп. Феодосий был вынужден столкнуться с крайне неприятным и неожиданным для себя несогласием братии с принятым им решением. Однако наиболее тяжелые испытания ожидали игумена Стефана. Разразившийся между ним и братией монастыря конфликт вынудил преемника преп. Феодосия покинуть стены родной обители и создать новый собственный монастырь в Клове[485]. Ни Печерский патерик, ни ПВЛ ничего не сообщают о сути произошедшего. Неведомы ни обвинения, ни обстоятельства, ни имена участников противостояния. Однако принятое преп. Стефаном экстраординарное решение позволяет заключить, что игумен был вынужден столкнуться с существенными претензиями в свой адрес со стороны насельников. В этой истории все темно и лишено какой-либо ясности. Создание монастыря в Клове и дальнейшее занятие Владимирской кафедры на Волыни указывает на то, что в возникшем противостоянии княжеская семья поддержала Стефана[486]. Однако не в пользу изгнанника говорит избрание на игуменство преп. Никона Великого – инока, безусловно, подвижнической жизни и высокого авторитета. Все указывает на то, что в этом конфликте игумен оказался в одиночестве. Во всяком случае, уход Стефана на Клов не был поддержан никем из насельников. Все описанное вполне наглядно демонстрирует, что преемник Феодосия столкнулся с консолидированной и непреодолимой позицией насельников монастыря.

Однако к Никите пришла не вся братия, а лишь старцы обители или, точнее, совет старцев, что позволяет заключить о важном значении этого института монастырского самоуправления. Второй раз о монастырских старцах сообщает рассказа о бедствии, постигшем монаха-половчанина Арефу, пережившего ограбление. След этого высшего монастырского совета угадывается в следующем патериковом рассказе. Столкнувшись с воровством, Арефа настоятельно хотел выяснить, кто является виновным в произошедшем. Невзирая на совет старцев, призывавших удрученного инока смириться, он продолжил поиски преступников: «Сий же Арефа от многыа скорби, яже о златѣ, хотѣ сам ся погубити, и тяжу велику възложи на неповинныхъ, и многых мучивъ бес правды. Мы же вси моляхомся ему престати от възысканиа, онъ же никакоже послушаше. Старци же блаженнии ти, утѣшающе его, глаголаху: “Брате! Възверзи на Господа печаль свою, и тъй тя препитаеть”. Сий же жестокыми словесы всѣмъ досаждаше»[487].