Цесаревич и балерина: роман

– Оленька, покажи, как ты завяжешь ленты на туфлях… Не так. Узел должен быть снаружи. Слегка поплюй на него, чтобы он не развязался. А теперь покажи, как ты будешь раскланиваться в театре…

– В каком театре?

– В Мариинском. А ты и не знала? Кланяйся в ножки своей подруге. Хвалю Кшесинскую. Уж не знаю как, но сумела найти лазейку. Ваш номер покажут на большой сцене, и от себя добавлю, коварной сцене… Сейчас вам покажу, как надобно на сцене Мариинского театра делать поклоны.

Ольга недоуменно посмотрела на Матильду, затем на партнера, но тот, как всегда, был задумчиво рассеян и, казалось, равнодушен ко всему.

– Танцовщица никогда не должна ходить по сцене, да еще по такой, на плоской ступне. – Соколова грациозно прошлась той походкой, какой следует ходить. – Легким шагом ты выходишь на середину сцены: глубокий реверанс направо. К царской ложе. Другой – налево, к директорской. Затем два шага вперед и полуреверанс публике партера. Потом немного отступи, подними глаза наверх и улыбнись галерке.

Выпускницы послушно отрепетировали поклоны, и Соколова, сделав мелкие замечания Ольге, хитро улыбнулась и не без яда заметила:

– Кшесинской и танцевать стараться не надо. Все доберет поклонами. Польский шик! Мужчины у нее в зале мерзнуть не будут.

Репетиция шла из рук вон плохо. У Матильды глаза горели, а партнер вдруг останавливался в самом неподходящем месте и пропускал все сложные движения, ссылаясь на больную ногу. Задушевная подруга Ольга тоже ни черта не делала. «Порядочные свиньи! Им оказали честь – выступить на сцене Мариинского театра. Чего это стоило!»

– Оляша… Придешь в спальню, положи ноги повыше и не забудь надеть светлые чулки. Это очень помогает, – по-матерински наставляла Ольгу бывшая балерина, а потом еще долго шушукалась с ней. На сугубо женскую тему.

Педагога позвали в дирекцию. Вслед решительно двинулась к дверям и Матильда. Ольга осталась со своим горемычным.

– Что же было в этой записке? – тихо спросила она, не поднимая глаз после мучительной паузы.

– Теперь это не важно. Я уезжаю домой, в Москву…

– Когда?

– Хотел вчера… Но эта щучка…

– Она моя подруга.

– Никакая она тебе не подруга.

– Почему ты так говоришь?

– Сама знаешь.

– Не знаю… Она язвила?

– Она передо мной на коленях стояла.

– Врешь. Это на нее не похоже… Она гордая. Никогда не встанет на колени.

– Стояла… И умоляла.

– Любви просила?

– При чем тут любовь? Она никого не любит, кроме себя. Одним словом, умоляла уехать только после нашего выступления в театре. Ей нужна еще одна ступенька к славе.

– Хочешь, я теперь на колени стану? Только не уезжай… Мне это надобно не для карьеры.

И все же москвич уехал… Сразу после концерта. Успех был. Как ни странно, хлопали ему больше всех. Понравился. Сразу объявились поклонницы. Ольга места себе находила от любви и удушливой ревности.

– Вернется, – голосом пророка изрекла Матильда. – Я на картах гадала.

Матильда оказалась права. Через месяц Ольга вновь увидела его в стенах школы. Шел, смеясь как ни в чем не бывало, со своими прежними обидчиками, а с ней еле поздоровался… Говорили, что в Москве у него появилась какая-то замужняя… Во всяком случае, встречаясь с Ольгой, словно не замечал ее. От выпускного номера отказался наотрез и записок Ольге больше не писал.

«Может, оно и к лучшему. Делом надо заняться, Оленька. Готовиться к выпускным. Матильда занимается до позднего часа. Страшненькая стала. Осунулась. Глаза провалились…»

После всей этой истории дружба с Матильдой как-то разладилась. Трудно было Ольге одно время без нее, но встала между ними незримая стена. Ольга удивлялась: оказывается, в классе не любят Матильду. Девочек словно прорвало, когда они заметили трещину в старинной дружбе. Ольга и не подозревала, скольких обидела Матильда. То, что они взахлеб говорили о Кшесинской, было несправедливо! Ей даже не завидовали – ее просто не любили. Девочки могли даже признать, что Матильда приветливая, держится со всеми ровно, красивая. Всегда и взаймы даст, и разрешит подушиться своими французскими духами. И все равно не любили. Хоть тресни! Зато души не чаяли в тупице и грязнуле Хренковой. Она считалась душой класса, она была своя, а Матильда – чужая…

Как-то Ольга возвращалась в спальню из туалетной комнаты. Шла темными коридорами с огарком свечи на подставке. Пламя то и дело грозило погаснуть. На паркетном полу светилась косая тень. Слегка приоткрыта дверь балетного класса. Слышно бормотанье и плач.

– Матрешка, – с удивлением проговорила Ольга, внося зыбкий свет свечи в темный класс. – Ты плачешь?

– А ты думала, я железная?

Глава третья