Цесаревич и балерина: роман

Брат с сестрой сейчас исправно работают в театре, не помышляя о другой жизни… Только иногда вспоминают ту далекую весну. Юлия тогда и впрямь могла положить голову на рельсы. Иосифу пришлось забыть о марксистском кружке и рабочих сходках, хотя до сих пор не пропал у него интерес к «униженным и оскорбленным». Отец как-то сумел объяснить неявку на репетиции Юлии. А вот выпускника старших классов Иосифа Кшесинского решительно готовили к отчислению из Императорской школы танца. Но пожалели старика. Все-таки первый мазурист. Обласкан высочайшими особами.

После случившегося «самая красивая в кордебалете» робко выходила из театра вместе с Иосифом и всегда торопила его, чтобы не видеть, как ее товарки весело рассаживались по экипажам. Брат с сестрой молча и понуро плелись домой. Одно время Юлия с Иосифом были неразлучны. Они так привыкли друг к другу, что могли, не обменявшись ни единым словом, дойти до самого дома в полной уверенности, что проговорили всю дорогу. И только в начале этого сезона наконец у Юлии появился поклонник. Военный, но выглядел как-то совсем не молодцевато. Постоянно болел. Подолгу кашлял. На ветру у него слезились глаза, и тогда он снимал круглые очки и, протерев их сомнительной свежести платком, тыльной стороной небольшого кулачка проводил по набрякшим векам. Вначале Юлия никак не могла понять его сбивчивую речь с неожиданными и тяжелыми паузами, но как-то однажды ее поклонник разговорился. И оказалось, что не так уж он и косноязычен, а его легкая картавость даже мила. Как-то раз, севши за фортепиано, он просто поразил всех своей виртуозной игрой. За игрой он преображался, становился вдохновенным и даже красивым. По-видимому, именно такого и начала любить Юлия. Конечно, не вдруг, но, привыкнув к нему, уже скучала без него. Потом выяснилось, что этот недотепа – из прославленного рода. Отец его, Зедделер Логгин Логгинович, был боевой генерал, отличившийся в русско-турецкой кампании. А сам Александр Логгинович Зедделер – офицер лейб-гвардейского Преображенского полка, служит вместе с цесаревичем Николаем Александровичем. Чувствует к себе его расположение. Ко всему прочему, невзрачный поклонник оказался бароном.

И все же отношения складывались какие-то скрипучие и нескладные. Дома у Кшесинских Александра Логгиновича все уже держали за жениха. Барон порою засиживался допоздна, но никаких решительных шагов с его стороны не было. Может быть, он и не любит ее вовсе… За дело взялась было Матильда. Она даже выговор жениху сделала: «Когда ж кончится эта канитель? Чай можно попить и в трактире!» Казалось, барона после таких слов сдует как ветром, но прошла неделя-другая, и все пошло своим чередом, лишь Матильде по настоянию сестры пришлось перед ним извиниться.

– Иосиф, тебе достаточно вина. У тебя завтра с утра репетиция, – отец убрал бутылку со стола.

– Папа, – вступилась Юлия за своего обожаемого брата. – Что станет с лишнего бокала вина. Кстати, от вина ноги становятся легкими.

– Ноги становятся легкими от лишнего экзерсиса! В любой час в театр может приехать государь… Иосиф, твое имя в афише.

– Думаю, был я на сцене или нет, никто не заметит, тем более государь.

– А я слышала, что государь разгневан на что-то и вообще не приедет, – проговорила Матильда с набитым ртом.

– Малечка, мне не жалко, но ты ешь не переставая…

– Ты сам, папа, ешь, а другим…

– Мне можно, я тощ до того, что от меня шарахаются за кулисами.

– Ваш папа к старости еще больше стал похож на Дон Кихота, – ласково улыбаясь, проговорила мать.

– И на его лошадь одновременно, – вставил Иосиф, и все заулыбались.

– Странно, отчего Петипа тебя не занял в своем «Дон Кихоте»? – пожала плечами Матильда.

– Я бы отказался от этого балета.

– Балет веселый. Подурачиться можно.

– Вот именно, только при чем тут «Дон Кихот»? Всю жизнь я мечтал выйти на сцену в образе странствующего рыцаря. Трагическая партия! Должно слезы исторгать из сердца. – Феликс Иванович встал из-за стола, но уже Дон Кихотом. Очень похож. Не хватало лишь лошади.

– Здорово, – загорелась Матильда. – Попроси на свой бенефис. Хочешь, я поговорю с Всеволожским?

– Стар стал. Облетают листочки. Одни сучья теперь из меня торчат, доченька… Налейте шампанского, у меня есть тост. Не надо мне такие, Иосиф, рожи строить. Я коротко…

Собака, доселе внимательно слушавшая всех, грустно посмотрела на Феликса Ивановича, мгновенно отвернулась и понуро поплелась в переднюю отдохнуть на своем коврике. Поскольку она была освобождена от всякого чинопочитания, ее демонстративный уход вызвал оживление, каждому тоже хотелось прилечь на «свой коврик»… Феликс Иванович, ничего этого не замечая, обдумывал, как эффектнее начать спич.